«Мы по-прежнему остаёмся в резервации». Писатель Александр Кан о новой книге и ленинградских друзьях

Фото: Игорь Верещагин

Александр, вы написали новую книгу — «Главные песни ХХ века. От диксиленда до хип-хопа». Ваши книги про музыку — это всегда больше, чем набор фактов и наблюдений. Вы как для себя определяете смысл и ценность этого труда?

— Популярная музыка как форма искусства многими по-прежнему считается не то чтобы низменной, но не самой главной, не той, которая способна выражать политические, социальные или исторические процессы. Обычно эта функция приписывается романам, симфониям, крупным живописным полотнам, значительным фильмам. А мне хотелось посмотреть на историю XX века именно через такие песни, найти те песни в истории популярной музыки XX века, через которые эта история отражается.

Фото: издательство АСТ

Но не только этот подход использовался при отборе песен. В книгу вошло немало песен, которые, быть может, никаким историческим и политическим значением не обладают. Скажем, Yesterday: ничего в ней политического, исторического особенно нет, но вместе с тем трудно представить себе историю XX без этой песни. Или песня Summertime Джорджа Гершвина. Эти вполне невинные вещи тем не менее накрепко засели в нашем сознании наряду с очень политизированными, как, например, исполнение Хендриксом гимна Соединенных Штатов на фестивале в Вудстоке. Или We Shall Overcome, с которой маршировали борцы за гражданские права чернокожего населения в Америке. Или ленноновская Revolution. Все эти песни так или иначе отражают важнейшие процессы того времени.

По какому принципу вы выбирали первый трек? По календарю?

— Очерки о песнях расположены строго в хронологическом порядке. Тому есть несколько причин. Во-первых, раз уж история века через песни, то и изучать её нужно изучать с начала. Во-вторых, любой иной подход предполагал бы некоторую иерархию, а я хотел ее избежать. Каждая из этих песен по-своему интересна. Некоторые из них всемирно известны, как упомянутые уже Yesterday и Summertime, некоторые совсем малоизвестные. Я начинаю с песни When the saints go marching in — диксилендовый марш, с которым похоронные и уличные бэнды ходили по Новому Орлеану. Инструменты брались из бывших военных оркестров, в таких начинал Луи Армстронг, оттуда пошли весь джаз, весь блюз и вся популярная музыка. Это один из истоков.

В базисе джаз и блюз. Судя по набору песен, которые вы выводите на авансцену, именно музыка афроамериканцев является основой мировой поп-культуры?

— Пожалуй, да. Во всяком случае того, что мы понимаем под поп-музыкой и в особенности рок-музыкой. Корни таятся в афроамериканской музыке. У меня в книге колоссальная доля англоязычных песен, что тоже логично, так как английский язык сам по себе является доминантой в популярной культуре XX века. Есть одна французская песня, пара немецких. История популярной культуры XX века сложилась так, что известность любого явления определялась признанием в англоязычном мире, в первую очередь в США. Je t’aime… moi non plus, французская песня Сержа Гейнсбура и Джейн Биркин, вошла в книгу, потому что стала широко популярной.

Или немецкая песня «Лили Марлен», или Mack the Knife Курта Вайля и Бертольда Брехта. Последняя только тогда стала широко известной, когда у нее появилась англоязычная версия и она получила популярность в США.

По каким критериям вы выбирали из всего многообразия песни, которые назвали главными? Объемы продаж пластинок? Количество перепевок? Потому, что их помнят?

— Фактором является известность и признание этих песен в мире. Но хит-парады здесь могут быть следствием, не критерием. Например, я объединил в одну группу две песни Velvet Underground: Venus in Furs и Heroin. Ни та, ни другая не пользовались популярностью, группа стала широко известна спустя несколько лет после того, как распалась. Но песни важны, потому что через них автор Лу Рид и группа ввели сначала в узкий богемный круг, а затем в популярную культуру такие маргинальные явления, как наркотики и садомазохистский секс, нетрадиционную сексуальную культуру. Это было введение в мейнстримовый обиход вещей и понятий, которые до сих пор были на задворках.

Или песня Common People группы Pulp. Это единственная песня в списке, которая представляет брит-поп. Обычно брит-поп ассоциируется с Blur или Oasis. Но я взял Pulp, потому что в их песне очень четко отражены социальные проблемы, которые переживало британское общество и которые отразились в этом самом брит-попе. Примерно в таком духе.

Ну или как можно было обойти God Save The Queen Sex Pistols?

Без бунтарей английских невозможно.

— Да. Такие вещи важны, они что-то отражают и говорят нам о чём-то важном.

Пресловутое противостояние Англии и США в мире поп-музыки можно заметить в вашем исследовании? Где буйных больше?

— Честно говоря, не противопоставлял Британию и США. Не задумывался над этим. Противопоставление — совершенно неверный, узколобый какой-то, местечковый или даже сектантский подход к музыке. Разделять их очень трудно. Да, у каждой стороны есть свои характерные черты. Но что там говорить, всем известно, что весь британский рок вырос из американского рок-н-ролла. Не будь Элвиса Пресли, Чака Берри или Литтл Ричарда, не было бы и британцев, не говоря уже о Бобе Дилане. И один язык их очень плотно связывал. Если говорить о бунтарях, то все эти ранние рок-н-рольщики совершенно точно все бунтари. Бунтарь ли Боб Дилан? Сомнительный вопрос. Ему навешивали ярлык певца протеста, он довольно сильно этому сопротивлялся. Джон Леннон безусловный бунтарь, Лу Рид. Джими Хендрикс — скорее нет, чем да. Хотя его гимн, сыгранный в Вудстоке, стал действительно воплощением рок-н-рольного бунтарства, но сам он в гораздо в меньшей степени считал себя таковым.

У него сам образ жизни был абсолютно бунтарством. Он горел так, как не горел никто ни до, ни после.

— Да. Конечно же, Sex Pistols бунтари, Курт Кобейн в каком-то смысле тоже бунтарь.

Получается примерно пополам. Сложно сказать, что перевешивает.

— Да, поэтому для меня это был непринципиальный вопрос. Бунтарь ли был Джим Моррисон? В эстетическом смысле — да, а политического содержания в его песнях не было никогда.

Да, он мистик, он про другое.

— Да.

Если рок — это корни из США, то электроника — это немецкий синти-поп. У вас есть глава про Kraftwerk, но это небольшая электронная капля в мире поп-музыки. Почему так?

— Кроме Kraftwerk есть песня I Feel Love певицы Донны Саммер (песню сделал Джорджио Мородер). Она вышла в немалой степени из Kraftwerk, а из неё вышла вся европейская электроника, весь техно. Ну, вот так.

Признайтесь, это потому, что вы в первую очередь любите джаз, Александр.

Презентация книги «Пока не начался Jazz…». Лондон, Пушкинский дом, 2008. Фото: Анна Кан

— Я люблю джаз и рок в равной степени. В меньшей степени люблю то, что называется современной танцевальной музыкой. Конечно, мой подход субъективен, любой отбор такого рода будет субъективен. Хотя у меня есть и диско, и хип-хоп — жанры, фаном которых я не являюсь. Там есть Майкл Джексон и Мадонна — артисты, далеко отстоящие от эпицентра моих собственных эстетических предпочтений.

Но всё объять невозможно. Пришлось сильно книгу сокращать, выкидывать какое-то количество песен просто потому, что в том виде, в котором я её сдал, она была слишком велика. Издательство сказало, что они не могут напечатать книгу объемом 600 страниц. Получилось 400.

Ждем второй том?

— Не знаю… Может быть, будет полная версия в электронном виде. Посмотрим. Если говорить об изначальной задумке, то, с точки зрения каких-то политических процессов, конечно, 60-е годы — самое революционное время. Невозможно отрицать колоссальную важность 60-х в формировании всей духовной культуры века, поэтому эти годы представлены больше. Но старался вместить все десятилетия века, хотя бы одним-двумя номерами.

Даже хип-хоп есть у вас. В виде такого хвостика про самый конец XX века. Насколько логичен такой финал для века, где был рассвет рок-музыки? Для многих рэп — это ужасное упрощение.

— Хип-хоп — естественное продолжение той самой афроамериканской культуры, с которой мы с вами начали. Которую сами американцы называют Great Black Music. Хип-хоп вырос из соула, ритм-энд-блюза. У меня в моем списке есть песня Гила Скотта-Херона Revolution Will Not Be Televised (1974).

Песня малоизвестная в России, никогда большим хитом не была, но она считается предвестником хип-хопа. К ней с большим почтением относятся все великие хип-хоперы. Это выросло из уличной музыки, это естественная эволюция. И мы бы не стали об этом говорить, если бы эта музыка не захватила весь мир. Она таки захватила действительно весь мир, как ранее весь мир захватила другая музыка черных — джаз.

Другое дело, почему из всего мирового хип-хопа я выбрал для книги Эминема, белого артиста? Потому что, на мой взгляд, песня Stan, если её можно назвать песней, ведь это гораздо больше, чем просто песня, это удивительное по своей поэтической мощи произведение. В течение восьми минут разворачивается невероятная человеческая драма. Eminem поднялся здесь на очень высокий поэтический уровень, сохранив форму хип-хопа. Он белый, но музыкально обеими ногами в чёрной музыке, а поэтически это гораздо более широкая англо-американская традиция. Это делает его, на мой взгляд, художником, который выводит хип-хоп за пределы узкой негритянской культуры.

Рок в основе — «музыка чёрных», рэп тоже. У вас в книге есть музыка, где, грубо говоря, в основе «культура белых»? Без всяких подтекстов.

— Вы уже упомянули Kraftwerk. Я пишу про их Autobahn (1974). Абсолютно ничего с черной культурой общего здесь нет. Более того, когда Kraftwerk завоевали популярность, поехали в США, там на них обратили внимание пионеры хип-хопа, такие как Afrika Bambaataa и Grandmaster Flash. Они взяли у Kraftwerk вот эту электронную монотонность и добавили к ней свою уличную культуру. Но изначально весь этот электронный авангард, ярким представителем которого является Kraftwerk, — порождение европейской культуры, в немалой степени — академической немецкой, европейской музыки. Они прямо опирались на таких композиторов, как Карлхайнц Штокгаузен.

У Kraftwerk есть небольшое влияние американской музыки. Но опять-таки белой — The Beach Boys. В целом, конечно же, это «белое» явление. Или возьмем Леонарда Коэна. Я затрудняюсь определить какие-то афроамериканские корни в его музыке. Или Лори Андерсон и ее O Superman (1982). Это порождение «белой» культуры в США.

Как вы удержались от соблазна вписать русских друзей-музыкантов в главную музыку XX века? Ведь в русском роке можно увидеть песни, которые изменили карту Европы, а это заметные процессы для всего мира по последствиям?

За столом с Сергеем Курехиным, Джоанной Стингрей и Георгием Каспаряном. Так называемый репетиционный обед перед свадьбой (американская традиция, называется rehearsal dinner) Стингрей с Георгием 2 ноября 1987 года. Фото: Джуди Филдс

— Конечно, у меня масса друзей в этой музыке, я очень люблю эту музыку, немалая часть жизни у меня прошла в этой музыке. Но изначально мне думалось, что книга должна рассматривать популярную музыку как глобальное явление. Если говорить конкретно о русском роке, то, к огромному нашему с вами сожалению, он не стал мировым явлением. При всей его важности для нашей с вами духовной культуры, для духовной культуры нескольких поколений людей в России, наверное, нельзя назвать ни одну песню русского рока, которая могла бы претендовать на это самое «глобальное явление». Но это не означает, что русских песен нет в глобальной культуре. Они есть, но их крайне мало. И поначалу я думал включить их в книгу. «Священная война»…

Советские гимны?

— Да. «Подмосковные вечера». Песни, которые были широко известны в мире, как, например, «Очи чёрные».

Katyusha?

— «Катюша»! Несколько таких песен есть. Но потом я понял, что, если я это сделаю, то русская культура, представленная в книге, окажется в образе такого «рашн-деревяшн». Китчевое обрамление, когда все знают «Калинка-малинка»…

С непременным исполнителем в фуфайке на сцене, как это теперь принято.

— И это было бы очень узко, бедно, скудно и однобоко. А русская песня — огромное и важнейшее явление русской культуры. Здесь и русский романс, и великолепная советская песня 30-60-х годов — огромное количество блестящих образцов, ну и близкий нам с вами русский рок. Много важнейших вещей. Но я пишу в предисловии, что это всё заслуживает отдельной книги — «Главные песни русской культуры XX века». И вот там можно идти от «Варшавянки» к…

…к советскому гимну.

— К советскому гимну, естественно! Но он будет где-то посередине…

И потом ещё один раз в конце, как вы знаете. Но вернули его уже формально в XXI веке, конечно…

— (Смеётся.) Вернули в конце, да. Но в этой книге были бы и Гребенщиков, и Цой, и современные рэперы, но это уже XXI век… Вообще я и в эту книгу хотел взять немного от конца XIX века и начала века XXI, но в связи с тем, что пришлось вот так сокращаться, такие вещи вылетели.

Если брать самое начало XXI века, то, в принципе, в мировой пласт попадает ведь группа t.A.T.u. Сложно спорить, что такого явления родом из России, которое прогремело по планете, как серия термоядерных взрывов, больше не было ни до, ни после.

— «Тату» действительно разлетелось… Но «Тату» — однодневки. Они были популярны, но можно ли их назвать важным явлением в культуре? Я сильно сомневаюсь.

Но ведь они символ той сексуальной революции, которая так и не случилась в России! Хотя бы по этому параметру их сложно списывать со счетов…

— Ну, может быть, да. Хотя в этом смысле они шли в хвосте двух других наших ленинградских девушек — «Ночные снайперы». Но, в отличие от «Снайперов», «Тату» действительно получили мировую популярность. Согласен, что здесь есть о чём говорить. Это всё ужасно интересно. Может быть, я и возьмусь за такую книгу.

Не забудьте про «Тату».

— Хорошо (смеётся).

К слову, про русские песни XX века, известные миру. Пару лет назад Metallica спела «Группу крови» Цоя — как смогла…

— Они исполнили «Группу крови» в тот момент, когда они приехали в Россию (улыбается). Реверанс, не более того. Хорошо, что они это знают.

Единственное, что здесь можно добавить, это то, что несколько лет назад на замечательном Манчестерском фестивале документалист Адам Кёртис сделал грандиозный мультимедийный проект, и он включил в него «Всё идёт по плану» Егора Летова…

Это когда Massive Attack выступали?

— Совершенно верно.

В этом смысле Летов переплюнул Цоя?

— В этом смысле — да, переплюнул. Хотя, опять-таки, Massive Attack сделали это один раз. Спросите у любого, даже хорошо знающего историю культуры XX века человека про Летова, я думаю, никто не будет знать это имя.

Много книг вышло про Летова, с его текстами.

— Очень хорошо. Но это всё равно остается в рамках нашей русской культуры. Максим Семеляк написал прекрасную книгу про Егора Летова.

Фото: individuumbooks.ru

Но чтобы это вышло за пределы, это должно быть не на русском языке. Чтобы это было не на русском языке, у этого должен быть покупатель. Чтобы был покупатель, это должно быть известно. А мы по-прежнему неизвестны. Мы по-прежнему остаёмся в резервации… Но попытки были. Сама важная и серьёзная — Radio Silence Гребенщикова (1989).

И самая незаметная.

— Она не стала заметной… «АВИА» (ленинградская рок-группа. — Прим. «НП») тогда ездили активно по миру.

И ведь Антон Адасинский в мировой контекст красиво встроился.

— Но другим своим воплощением. Это не популярная музыка, это даже не музыка (Адасинский — руководитель театра DEREVO. — Прим. «НП»).

Завершая тему Летова и Цоя: их море примирило и дальние страны узнают. С недавних пор в мировом океане есть два больших корабля, названных в их честь.

— Замечательно! Не слышал об этом. Российские?

Но под флагом Либерии!

— Это очень хорошо. Может быть, так мир узнает о них больше. Помните, фаны пытались назвать омский аэропорт именем Летова? Не мировая столица, но красиво. Не получилось.

Кстати, ведь при желании можно найти буквальную связь героев русского рока с отцами-основателями из США? Джоанна Стингрей в буквальном смысле построила этот мост.

— Джоанна Стингрей построила этот мост для Советского Союза, абсолютно героические усилия предприняла, честь ей и хвала за это. Двойной альбом «Red Wave» (сборник 1986 года с участием групп «Алиса», «Кино», «Аквариум» и «Странные игры»), который она выпустила, был очень важным явлением.

Фото: discogs.com

Когда он вышел, о нем писали все американские газеты. Стингрей была на ТВ. Вслед за этим пошёл Radio Silence БГ, в немалой степени подготовленный «Red Wave». И Гребенщиков был на обложках журналов и в эфирах ТВ, ну и что? Кто сейчас об этом там помнит? Кто знает? Книги, которые Джоанна написала, а я перевел, изданы в России. Хорошо, что изданы. Она попыталась сделать английскую версию. С трудом нашла крохотное издательство, которое взялось. Книжка Red Wave прошла абсолютно незамеченной.

Вам не грустно, что хранителями памяти, как всегда, остаются люди снаружи? Вы в Англии живете, она в США. И именно вы фиксируете в документах историю нашей музыки.

— Нет, это не совсем так. Я не единственный человек. Существует значительное количество людей, которые фиксируют историю нашей музыки. Моя жена Анна Кан, в своё время Анна Черниговская, работая 20 лет назад в издательстве «Амфора», затеяла серию книг о русском роке. В итоге вышла дюжина прекрасных книг: про «АукцЫон», «Звуки Му», книга про фильм «Асса» Бориса Барабанова, Троицкий про «Машину времени», «Аэростаты» Гребенщикова.

Вы помните, как первый раз встретились с Джоаной?

— Не помню первую встречу в деталях, но, как известно, сначала Джоанна появилась в орбите Гребенщикова и Гаккеля.

Они какое-то время держали её в секрете. Была такая ревность у нас, у каждого свои иностранцы. Потом неизбежно все познакомились. У меня был английский, я с ней стал общаться, разумеется. Должен сказать, что поначалу… как бы помягче выразиться… Поначалу я с недоумением отреагировал на то внимание и дружелюбие, которое Боря ей уделял. Абсолютно недалекая девица в каких-то леопардовых штанах, с выбеленной челкой. Мало что понимающая, восторженная, взбалмошная. Какого черта! На хрен она нужна нам? Чего они с ней носятся?! Но отношение резко изменилось, когда появилась идея того, что в последствии стало Red Wave. Стало понятно, что это важно. Этот проект совершенно изменил мое отношение. Я стал вовсю ей помогать. С тех пор так это все и тянется… С 1984 года.

Первая встреча после длительной разлуки. С этой встречи началась работа над ее книгами. Кембридж, 2018. Селфи Джоанны Стингрей. Фото из личного архива Александра Кана

Помню, Гребенщиков тогда был персоной нон грата, его исключили из комсомола в 1980 году, после Тбилиси. А Курехин сумел пробраться в актовый зал университета с «Поп-механикой». И Гребенщиков был загримирован, есть фотографии: с бородой, в берете каком-то, чтобы его в университете не узнали. Приехал Троицкий, и мы стояли втроем с Троицким и Джоанной, обсуждали всё это. И Артем тогда говорил: «Ох, у вас тут жизнь ключом бьет, а у нас образцовый коммунистический город». Тогда были тяжелые времена.

Андроповщина.

— Да. А в Ленинграде было чуть-чуть посвободнее. Хотя тоже, конечно…

Вы упомянули Курехина. Можете назвать одну вещь, за которую Сергею Анатольевичу можно было бы ставить памятник в Петербурге?

— Почему одну?

Можно и не одну! Надо ли вообще таким образом пытаться фиксировать память о нем?

— Не уверен. Я вообще спокойно отношусь к памятникам, особенно людям контркультурным. Весь их пафос в отрицании всего этого истеблишмента, а закованный в бронзу яркий, разносторонний, многогранный человек… Я не представляю себе, как может выглядеть памятник Сергею Курехину, чтобы он передал всё, чем он ценен до сих пор.

Например, первая обложка книжки «Шкипер о Капитане», где он выглядывает из рояля. Вот вам абсолютный образ.

— (Смеется.) Может быть! Это, кстати, хороший образ! Я с вами согласен.

Фото: ozon.ru

Цоя вот зафиксировали по полной. Наверное, оттого что он народный, а Курехин — удел интеллектуалов.

— Да, Цой народный, он более одномерный. Курехин слишком многогранен. А Цой — такой романтический герой, он проще воплощается в памятник.

Александр Кан с Джоанной, Цоем и Каспаряном на крыше квартиры БГ на ул. Софьи Перовской. Август 1987 года. Фото: Джуди Филдс

Не знаете, почему не переиздается музыка Курехина на виниле? Я знаю, что были попытки начать этот модный сегодня процесс, но так и не случилось.

— Я знаю, что там большие проблемы с дележом авторских прав между вдовой Анастасией Курехиной и дочерью Сергея от первого брака. Возможно, в этом причина. В целом винил мне представляет важным как артефакт. Ни один другой носитель не сможет сравниться с винилом по красоте и необычности дизайна. Доводилось ли вам когда-нибудь видеть первые виниловые издания битловского «Сержанта» (альбом The Beatles — Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band. — Прим. «НП»)?

Увы.

— Там было огромное количество вкладышей, усики сержанта какие-то, конвертики.

Фото: discogs.com

Пространство винилового конверта использовалось в полной мере. Uriah Heep в обложку своего Look at Yourself настоящие зеркальца вставляли — смотри, мол, на себя, что-то крутилось, как в детских книжках. На первых изданиях Sticky Fingers Rolling Stones был настоящий зиппер, приклеенный на изображение джинсов Levi’s. Это невероятное богатство дизайна, которое на других носителях невозможно. Я ужасно скучаю по этому всему. Но с точки зрения удобства современные носители, конечно, лучше. Я не аудиофил, и спокойно слушаю MP3, и безразличен к аналоговому звучанию.

Вы скептически смотрите на винилы как носитель. Можете объяснить, откуда вырос нынешний бум на винилы?

— Это мода. Отчасти она вызвана ностальгией, отчасти тем, что людям приятно иметь такой артефакт, отчасти из-за людей с аудиофильской позицией. Я положительно к этому отношусь, хотя сам вряд ли уже подвергнусь этому увлечению.

Может, это протест против засилья цифровой реальности? Ведь цифра сильно изменила музыку, способы коммуникации.

— Да. Способы коммуникации, потребления, распространения — все вещи, которые связаны с индустрией. Это революция, тут не о чем говорить. Но что касается самой музыки, то только отчасти. Может быть, еще одна причина возрождения винила — цифровое распространение почти убило форму музыкального альбома. Ведь форма альбома, сложившаяся в 40-50-е и достигшая своего расцвета в 60-е, идеальна для полноценного художественного музыкального высказывания. И сегодня ностальгия по альбомной форме тоже есть.

В Англии это тоже заметно? Нынешние вчерашние школьники слушают музыку, которой по 40 лет, одеваются как в 80-е. Как вы можете объяснить тягу новых поколений к музыке и стилям прошлого? Ещё лет 20 назад это так сильно не бросалось в глаза.

— Это было всегда. Вот вам блестящий пример из нашего рока: что такое группа «Браво», как не ностальгия по 60-м? В одежде, прическах, музыке. Популярная культура идет какими-то циклами. Обычно лет через 20 возрождается какая-то мода. Stray Cats были возрождением рокабилли, который вдруг стал популярен в 80-е годы.

Это тоска? В настоящем ничего нет, и люди идут в прошлое?

— Необязательно ничего нет, людям так просто кажется. Это место никогда не бывает пустым. Ну и потом есть ореол романтики. Пройдет еще 20 лет, и что-то нынешнее тоже станет предметом ностальгии.

На чём музыканты будут зарабатывать в будущем? Цифровые продажи, насколько я понимаю, не заменяют тех роялти, которые были в XX веке. Остаются гастроли, но гастроли рубят эпидемии и политики.

— Эпидемия, по счастью, заканчивается.

Это у вас.

— Закончится и у вас, гастроли вернутся. Но в целом вопрос серьезный. То безудержное потребление бесплатного контента, которое было еще лет пятнадцать назад, сейчас, по крайней мере на Западе, закончилось. Люди покупают цифровой музыкальный контент. Музыканты зарабатывают, быть может, не так много, как это было при продаже физических носителей, но тем не менее деньги идут.

Независимые рок-фестивали убивают первыми в борьбе с ковидом не только в России? В мире так же, или это наша суверенная особенность? Массу независимых фестивалей вырубили, при этом мероприятия при поддержке государства не страдают от отмен.

— Здесь есть какое-то идеологическое и политическое противостояние, которое вы подразумеваете и которое наверняка существует в нынешней российской реальности. На Западе, разумеется, такого нет. Какие-то фестивали закрываются, откладываются, но нет такого, что «независимые» закрывают, а «зависимые», государственные — нет. Государственных вообще нет, и противостояния нет. Очень долго держали закрытыми музыкальные ночные клубы, но никто не усматривал в этом зажим молодежной культуры. Их держали закрытыми, потому что, в отличие от концертных залов и театров, где как-то можно обеспечить социальное дистанцирование, в ночном клубе это невозможно, где люди танцуют на танцполе.

Я правильно почувствовал ваш оптимизм? И пандемия пройдет, и наша вот эта история пройдет?

— Я думаю, что да. Всё проходит.

Исторический перформанс с патриархом американского авангарда Джоном Кейджем. Слева направо: Александр Кан, Джон Кейдж, Иван Шумилов, Сергей Чернов, Ирена Куксенайте, Тимур Новиков. На переднем плане Сергей Бугаев (Африка) и Сергей Курехин. Мастерская Африки на Фонтанке, июнь 1988 года. Фото: Анатолий Сягин

Николай Нелюбин специально для «Нового проспекта»