Релоканты понемногу возвращаются в Россию, провоцируя при этом представителей власти на противоречивые заявления, а сами эти представители больше прежнего озабочены демографией и мигрантами. Кажется, один из главных вопросов сегодня — для кого предназначена обновленная страна.
В Financial Times подсчитали: в Россию вернулось около 15% из числа тех, кто спешно покинул ее пределы после объявления мобилизации год назад — таких насчитывали, по неофициальным данным, примерно 820 тыс. человек; вернулись, соответственно, около 120 тыс. Причины вполне прозаичны: не удалось найти настолько же хорошую работу, а на родине, кажется, никаких катастроф не произошло.
Еще летом Владимир Путин, правда, говорил, что вернулась уже как минимум половина уехавших. Никакой злости по их поводу президент не проявлял, напротив, в журчащих выражениях ласково рассуждал о том, что отъезд — процесс скорее позитивный: пусть, мол, «люди поживут там, где они считают нужным, поработают», да и международные связи укрепят.
Если верить этим подсчетам, то 820 тыс. человек — это даже сейчас почти втрое больше, чем количество добровольцев-контрактников, притом что контрактникам неплохо платят, а на переезд нужно наоборот потратить немало своих денег. Здесь можно было бы заговорить о «двух Россиях», но ведь не может же быть такого, что в стране идейных космополитов больше, чем патриотов, правда?
За год власти так и не определились, позитивный ли это тренд или все-таки нет. Госдума пыталась угрожать повышением налогов и давила на совесть, клеймя уехавших предателями. На днях спикер Вячеслав Володин снова грозно предупредил: тем, кто уехал и там, за границей, «желал победы нацистскому киевскому режиму», дома «обеспечен Магадан». Хотя это касалось, кажется, не всех, но, значит, предполагается как минимум проверка, что человек за границей делал, говорил, думал. А там органы решат, кто чего достоин.
Верховная же власть изображала доброго следователя, отвергая депутатские инициативы и утверждая, что родина готова простить минутную слабость. Даже главе «Альфа групп» Михаилу Фридману. «Он гражданин Российской Федерации и может сюда возвращаться, здесь жить, отсюда уезжать», — кротко отозвался путинский пресс-секретарь Дмитрий Песков. Патриотическая общественность возопила, но ее никто не спросил. Упертые депутаты, правда, всё равно решили проверить и Фридмана, и еще несколько селебритиз, но это явно ничем не закончится.
Уезжали люди в основном обеспеченные, со статусом и компетенциями. Терять их руководство страны не хотело бы, но что делать, непонятно. Будешь поощрять бегство — так ведь и сбегут; будешь репрессировать — сбегут тем более. Проще в любом случае делать вид, что всё идет по плану.
Понятно, что и отъезд, и возвращение у большинства либо не связаны с политическими позициями, либо они второстепенны: люди прагматично избегали мобилизации и отправки на фронт. Если бы мобилизация продолжалась, никто бы не вернулся. Если она возобновится, те же люди постараются уехать снова. Хотя власти извлекли уроки, приняв новые законы, по которым покинуть страну будет немного сложнее, но пока ты не получил повестки, дорога открыта.
Это, вероятно, не совсем та позиция, которую хотели бы видеть в Кремле. Она еще и раздражает радикалов: обидно, что пока одни мерзнут в окопах, другие бабочками порхают через границу. За них взялся говорить патриарх Кирилл, обозвавший эмигрантов людьми с «узким и слабым интеллектом», рискующих «опуститься на низкий уровень социальной жизни». «И чем богаче страна, тем сильнее, мучительнее они переживают свою неудачу», — то ли стращает, то ли жалобит патриарх.
Предатели или нет — эта дискуссия всё еще идет. Вопрос, который стараются не трогать ее участники, — меняют ли релоканты свои качества при пересечении границы. Другими словами, уехавший вроде как стал «чужим», но стал ли он «своим», вернувшись, или же продолжает оставаться носителем чуждой ДНК, с которой можно мириться лишь временно, по необходимости? Большевики в первое десятилетие своей власти тоже были вынуждены привлекать к работе спецов царских времен и терпели их политический абсентеизм, но до определенной поры.
Релокант, даже бывший, в глазах традиционалиста даже если не предатель, то явно и не патриот в том объеме, который нужен; он не ненавидит Запад и наверняка с тем же равнодушием, если не с радостью, и снова уедет, и поддержит политический разворот. Можно ли считать его подлинным носителем «русской идентичности», неизвестно: вполне возможно, что он ее как раз размывает.
А ведь идеологии нужны носители, иначе в ней нет смысла. Патриарха волнуют мигранты. «У них своя вера и своя культура… если иная вера, иная культура будут так распространяться, что в какой-то момент сравняются или станут доминировать, то мы потеряем страну, мы потеряем свою идентичность», — высказался он и по этому вопросу, который, впрочем, является больным и для светских властей.
Сторонники традиции опасаются, что для всех их усилий попросту не станет адресатов, и в стране с такой прекрасной идеологией, на которую затрачено столько сил, станут жить люди, для которых она на самом деле вовсе и не предназначалась. Очевидно, что не для выходцев из мусульманских стран и регионов пишутся все эти пафосные речи о государстве-цивилизации, и не для столичных IT-космополитов. Но выбирать-то не приходится. На призывы к рождаемости не уехавшие россияне отвечают как-то бездуховно: продажи противозачаточных средств бьют рекорды, несмотря на все ограничения чиновников.
Власти считают идентичность естественной производной от повышения численности «государствообразующей» части населения. Хотя из мусульман получаются еще лучшие носители традиционных ценностей, такой вариант почему-то всё еще не всех вдохновляет (а ведь мы могли бы, например, пригласить к себе побольше беженцев из Палестины, они в плане сохранения традиций народ передовой). Выход подсказывают те же мигранты: давно известно, что и рождаемость, и тяга к традициям обратно пропорциональны уровню жизни.
