Основатель юридического бюро Legal to Business Светлана Гузь в интервью «Новому проспекту» рассказала о том, с какими вопросами бизнес обращался к юристам на фоне пандемии, почему предприниматели вышли из страусиной позиции и каким будет 2021 год для юридической отрасли.
Светлана, вы долгое время работали в компании банка «Санкт-Петербург» «Ренорд-Инвест». Почему вы решили создать собственный бизнес? Работаете ли до сих пор с банком?
— Компания «Ренорд-Инвест» являлась самостоятельным бизнес-проектом и работала как с инвестиционными проектами, так и с проблемными активами, в том числе и с проблемными активами банка. Это обычная история: сейчас у любого банка есть компания-партнер, которая работает с его проблемными активами. Если актив представляет коммерческий интерес, почему бы и нет? Это один из инструментов, который позволяет урегулировать задолженность, вернуть банку его инвестиции и так далее.
А о своем деле я задумывалась давно. Наверное, потому что хотелось самостоятельности, свободного плавания, возможности развиваться в разных направлениях, исходя из профессионального и личного выбора. Когда ты работаешь в какой-то структуре, то так или иначе должен следовать ее правилам и корпоративной культуре. Являясь наемным топ-менеджером, я, безусловно, отстаивала интересы и стратегию той компании, в которой работала. Но возможность принимать самостоятельные решения, на мой взгляд, дорогого стоит. Как ошибки, так и успехи — они твои и твоей команды. Ты можешь выбирать разные проекты, заключать контракты, следуя профессиональной и внутренней интуиции, соотнося это с каким-то внутренним цензом.
Например, клиент приходит и выражает желание, чтобы наша команда представляла его интересы. Если я понимаю, что это идет вразрез с моим профессиональными и этическими убеждениями, то могу позволить себе отказаться от подобного проекта. Также могу позволить себе работать с проектами, которые интересны с профессиональной точки зрения, даже если они не несут существенной финансовой выгоды, но позволяют создать интересный юридический кейс, сформировать новую практику.
У нас в портфеле есть достаточное количество кейсов pro bono, когда важен не заработок, а защита интересов тех, чьи права нарушены, когда есть возможность и желание помочь, защитить права тех, кто не всегда может оплатить услуги нашей команды. И я могу себе это позволить. Мне кажется, самое главное — когда есть свобода выбора и возможность профессиональной самореализации. Но это не значит, что мы работаем только бесплатно, это все-таки бизнес.
Пандемия сильно ударила по многим видам бизнеса. Что, на ваш взгляд, отразилось наиболее негативно на предпринимателях? Какие законодательные новшества?
— Я сейчас являюсь активным участником многих бизнес-групп и клубов. Вижу, что у бизнес-сообщества действительно есть наболевшие вопросы. Например, у нас действует мораторий на проведение проверок предпринимателей. Однако в действительности бизнес столкнулся с огромным количеством проверок, которые в народе прозвали «ковидными». Это и проверки со стороны противопожарных служб, и санэпидемстанции, и Роспотребнадзора, и прокуратуры. Проверяющие органы могут прийти в любой день к любому предпринимателю, если поступила жалоба от любого физического лица, интересы которого якобы были нарушены. Нередко это используется в целях недобросовестной конкуренции или в рамках «потребительского экстремизма» (мы сейчас не говорим о недобросовестных предпринимателях, которые в действительности нарушают нормы действующего законодательства).
То есть, несмотря на продекларированную защиту бизнеса, регуляторную гильотину, поддержку бизнеса от последствий пандемии, многие предприниматели вынуждены не развивать бизнес, а защищать последнее, что от него осталось. Они нередко говорят, что такого количества проверок, которые они пережили за прошедшую осень, не было никогда.
Вы понимаете, о каком огромном количестве таких жалоб может идти речь?
— Ярким примером является ситуация в кафе Zoom, против которого, к несчастью, сыграло совпадение названия заведения с наименованием популярного средства онлайн-конференций.
Кроме того, предпринимателям, у которых нет группы юристов, отслеживающих изменения законодательства и нормативных актов, действительно сложно. 2020 год был очень богат на перемены, некоторые правила и подходы менялись по нескольку раз в короткий промежуток времени. А перестроить свой бизнес в один день под новые требования законодательства крайне сложно. Например, есть центры, которые совмещают медицинскую косметологию и сферу услуг. Последние изменения, которые были внесены в СанПиНы, запретили проводить процедуры единовременно, то есть параллельно делать маникюр, педикюр и стрижку. А как же концепция салонов, которые открывались, изначально предлагая все услуги одновременно? Я, например, не могу позволить себе три часа провести в салоне. Есть запрос на получение полного спектра услуг в рамках одного часа. Как сейчас перестраиваться таким проектам, если это разрушает всю их бизнес-модель? Более того, в этом нет никакой логики: если я получу эти услуги в разных кабинетах, разве мои риски заразиться коронавирусом снижаются? Не учитываются ни интересы клиента, у которого есть запрос на данный вид услуги, ни интересы бизнеса, который ее предоставляет. И это только один яркий пример, а их тысячи.
Как мне сказал один предприниматель: «Вместо того, чтобы думать о том, как развивать бизнес, я вынужден читать вновь создаваемые нормативные акты и участвовать в различных круглых столах и общественных мероприятиях для того, чтобы просто озвучить, что я есть и происходящее способствует не защите интересов бизнеса, а его похоронной процессии». Основная ошибка в том, что к обсуждению реальных решений у нас крайне редко привлекают представителей профсообществ.
Мне кажется, что у нас рабочая группа на рабочей группе сидит и рабочей группой погоняет…
— К сожалению, диалог власти и бизнеса начинается тогда, когда уже всё решено. Вы думаете, кто-то спросил о необходимости или возможных последствиях в части внесения изменений в СанПиН, от которых пострадала индустрия красоты? С аналогичной ситуацией столкнулись летом авторские бары при принятии так называемого «закона о наливайках».
Мы говорили о нормативных актах, которые введены в связи с пандемией. У нас и Госдума работает регулярно. Что вы можете вспомнить вредоносного в отношении бизнеса, принятого за последнее время?
— Формулировка «вредоносные» по отношению к законодательным актам, наверное, все-таки не очень верна. Основная проблема заключается в том, что к рассмотрению законодательных актов не привлекают экспертов из профессионального сообщества, с одной стороны, и отсутствием единства в профсообществе — с другой.
Но и логика законодателя тоже не всегда бывает понятной, например в таких вопросах, как отмена ЕНВД, нормы о дроблении бизнеса. В частности, практика по дроблению бизнеса во многом ставит крест на холдинговых структурах. В такой ситуации, как показывает опыт антиалкогольных кампаний в СССР и США, предприниматели будут вынуждены уходить в тень, что, в свою очередь, может повлечь рост коррупции. Нормы законодательства должны быть понятны, прозрачны и направлены на поддержку добросовестного предпринимателя, а не на то, чтобы вынудить его доказывать собственную добропорядочность. Тот же мораторий на банкротство, введенный в 2020 году, на мой взгляд, является полумерой, которая по итогам 2021-го может привести к непредсказуемым экономическим последствиям. В настоящее время готовятся изменения в законодательство о банкротстве, в рамках которых налоговые органы могут получить залоговый приоритет даже перед банками.
Наблюдаете ли со стороны органов власти тенденцию к ужесточению или наоборот, видите послабления в отношении предпринимательского сообщества, учитывая, что бизнес и так пострадал от ковида?
— Как мне кажется, мы наблюдаем максимальное завинчивание гаек. Даже добросовестным представителям бизнеса необходимо крайне внимательно относиться к своим контрагентам и заключаемым сделкам, для того чтобы избежать претензий со стороны проверяющих органов.
По-прежнему не решен вопрос с «потребительским экстремизмом», расхождением между нормами пожарной безопасности и требованиями КГИОП.
Почему тогда мы так мало видим предпринимательских сообществ, которые ведут борьбу за свои права? А от тех, кто есть, толку немного.
— Я не согласна с тем, что толку от них мало. Хорошо уже то, что они в принципе подняли голову, потому что до сих пор была позиция такая: «Моя хата с краю, меня это здесь и сейчас не касается, поэтому я подумаю об этом завтра». Такая позиция страуса. Сейчас, наоборот, происходит консолидация бизнес-сообщества, мы видим это на примере ресторанного бизнеса, индустрии красоты, туристического бизнеса и т. д. Бизнесмены реально пытаются вести диалог с властями, предлагают свои идеи (и в этом плюсы пандемии). Иногда бывает сложно договориться, но последний год показал, что даже те, кто еще год назад не хотели или боялись говорить о чем-либо, занимают более активную позицию.
Вы сказали сейчас очень важную вещь: наконец-то и сами предприниматели начали говорить, когда многим наступили на хвост. Но в то же время, когда нарушались права отдельных бизнесменов, мы так и не увидели, как сообщество встает на их защиту. Вот возьмем историю с Костыгиным — многие ли выступили в его поддержку? И таких примеров полно. Тот же Майкл Калви. Многие предприниматели говорят, что до власти не достучаться. Но разве не они сами домолчались до того, что их мнение перестало быть значимым?
— Давайте будем честными: когда «кошмарят» крупного предпринимателя, в обществе уверены, что вот этого-то есть за что, что сам он не мог заработать столько денег. К сожалению, в нашей стране считают так: если ты заработал большой капитал, значит, он заработан нечестным трудом. И изменить такой подход довольно сложно, он вбивался людям в головы десятилетиями.
В Европе или Америке капитал формировался из поколения в поколение, а у нас по факту бизнес-класс сформирован за последние несколько десятков лет. И у нас нет массово ситуаций, когда бизнес, которым я управляю, перешел мне от отца, отцу — от деда, к деду — от прадеда. В понимании тех же европейцев, если у меня отберут мой магазинчик, который я унаследовала, — это нонсенс, нарушение прав и свобод. У нас же в течение многих лет считалось, что тот, кто имеет сколько-нибудь хорошую квартиру, машину и так далее, где-то это наворовал. Мы, к сожалению, с этим не очень хорошим ментальным наследством живем до сих пор. В России должно пройти значительно больше времени, чтобы люди относились к частной собственности, к созданному капиталу, как к неотъемлемому праву. Такова реальность.
Говорить о предпринимательской солидарности у нас не приходится, к сожалению, это так. Более того, большинство уголовных преследований бизнеса — это следствие корпоративных конфликтов.
К большому сожалению, проблема порой заключается в отсутствии диалога противоборствующих сторон, в отсутствии желания услышать партнера. Если применить опыт бизнес-переговоров и / или разрешения корпоративных конфликтов, то легко можно убедиться, что агрессивная и непримиримая позиция в споре скорее вредит обеим сторонам конфликта. Здесь нужно искать точки соприкосновения и разумный компромисс. Именно поэтому у медиации и примирительных процедур большое будущее. За рубежом, к примеру, судебные процессы не только занимают длительное время, но и являются дорогостоящими. В тех же процедурах банкротства, как показывает практика, можно было бы дать должнику передышку, договориться об условиях погашения задолженности и в итоге восстановить его платежеспособность. Однако кредиторы очень часто тянут одеяло на себя, а в итоге одеяло рвется, кредиторы остаются ни с чем, а предприниматель теряет бизнес.
Хорошо, давайте возьмем в пример Валерия Пшеничного, которого пытали, изнасиловали и убили. Где хоть какая-то реакция предпринимательского сообщества? Например, когда из-за ковидных ограничений закрывались бизнесы, конечно, многие были на стороне предпринимателей. А они? Каждый сам за себя?
— Я считаю, что история складывается из маленьких звеньев, невозможно взять и единовременно всё перевернуть: сознание, отношение к бизнесу и отношение бизнеса друг к другу. К сожалению, в той реальности, в которой мы оказались, мы жили очень долго. Но на мой взгляд, волна пошла, критическая точка пройдена, и она развернула в целом бизнес-сообщество. Бизнес стал объединяться и предпринимать реальные шаги по улучшению ситуации. Давайте будем честны, до 2020 года бизнес занимал пассивную позицию: «Сегодня дела обстоят хорошо, завтра и послезавтра я заработаю столько-то». Мало кто задумывался над прогнозами, а что будет через 10-15 лет. Это происходит именно потому, что мы сегодня живем в условиях неопределенности.
Но сейчас, после всего, что бизнес пережил в 2020 году, всё чаще слышу высказывания, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих, надо объединяться и что-то делать, потому что завтра можно утонуть поодиночке. Это осознание наступает всё острее не только в Москве и Петербурге, но и в регионах.
Да, действительно, бизнесу удалось что-то отвоевать в процессе переговоров с властью. На ваш взгляд, достаточной ли была обещанная поддержка бизнеса со стороны власти?
— Те, кто хотел получить поддержку, ее получили. Да, можно отметить несопоставимость размеров субсидии с теми потерями, которые понес бизнес в период своего простоя. Для кого-то выплата 12 или 17 тысяч рублей на человека казалось смешной, но кому-то и эти суммы оказались подспорьем.
Более того, при оказании мер государственной поддержки были заданы достаточно жесткие критерии, несоблюдение которых приводит к негативным последствиям. Например, в части беспроцентных кредитов, которые банки предоставляли предпринимателям, для их списания (а, соответственно, и субсидирования со стороны государства) предусмотрена такая ковенанта, как отсутствие сокращения персонала более чем на 20%. Я знаю случаи, когда даже те, кто получил поддержку, потом столкнулись со сложностями. Например, в малом и среднем бизнесе задействовано много людей из регионов. Из-за ограничений они сильно потеряли в своих заработных платах, а потому были вынуждены оставить съемные квартиры и вернуться домой. Тем не менее при самостоятельных увольнениях работодатель, по мнению банков, допустил нарушение ковенанты (выпал из тех критериев, которым он следовал, подавая заявку на эту субсидию). Соответственно, к моменту получения субсидии нередки случаи, когда из компании увольнялись сотрудники, что привело к невозможности списания кредита. В результате бизнесу была доначислена рыночная ставка по кредиту, а в отдельных случаях предъявлялись обвинения в подаче недостоверных сведений.
Не до конца продуманная стратегия льготного кредитования повлекла негативные последствия для некоторых представителей бизнеса.
С окончанием моратория на банкротство мы так и не увидели волну банкротств. Она будет? Или всё не так плохо, как говорили предприниматели?
— В кулуарах бизнес очень часто говорит о том, что сейчас выгоднее обанкротиться, чем вытягивать себя за уши из этого болота. Здесь как раз всё зависит от того, насколько государство сможет протянуть руку помощи и спасти этот бизнес. На мой взгляд, средний и малый бизнес нужно сохранить, там по факту задействовано до 70% нашего населения.
Да, сегодня всплеска банкротств еще не произошло. Но нужно понимать, что мораторий приостановил возможность подачи на банкротство и выступил своего рода некой плотиной. Но вода никуда не уходит, она накапливается. Кризис 2020 года сам по себе способствовал тому, чтобы тяжелые ситуации в бизнесе копились. Наверное, результат этого моратория мы увидим к концу первого полугодия 2021-го, когда наступит срок выполнения ряда обязательств и вслед за ним — невозможность их исполнения. Кто-то побежит банкротиться, кто-то попытается перекредитоваться, продать свои активы… В случае с крупными предприятиями с тысячами сотрудников, особенно если это градообразующие предприятия, кредиторы будут пытаться искать пути разрешения, их будут спасать.
Возбуждение процедуры банкротства — самый нежелательный инструмент, потому что, например, когда кредиторами выступают банки, они должны сразу сформировать резервы на сумму основного долга. Соответственно, нужно понимать, что если у банка единовременно вывалилось огромное количество заемщиков, возникает риск уже для самого банка, его финансовая устойчивость под угрозой.
Конечно, банки с государственным капиталом всегда дофинансируют, докапитализируют, но если посмотреть на практику прошедших лет (и я предполагаю, что этот год особо отличаться не будет), прежде всего будут использованы инструменты реструктуризации, рефинансирования, пролонгации… То есть инструменты, которые позволят заемщику каким-то образом справиться с ситуацией. К инструменту банкротства банк прибегает тогда, когда заемщик ведет себя неадекватно, не предоставляет достоверную финансовую отчетность, идут какие-то неконтролируемые платежи, очевидно вымывание капитала.
Самый страшный сон банкира — остаться с залогами, которые обеспечивали кредитные обязательства.
Я могу сказать, что кредиторы (как аффилированные с должниками — недобросовестными заемщиками, так и не аффилированные) очень часто пытаются обеспечение, которое ранее было передано банку по кредитным обязательствам, просто из-под него выбить, оспорить договоры поручительства, договоры залога, понизить очередь кредитора, сказав, что он влиял на те или иные действия должника.
К сожалению, сегодня не сформирована четкая позиция судов относительно того, как расценивать действия банка по спасению того или иного бизнеса. Реструктуризация и рефинансирование уже пошатнувшегося должника могут быть расценены как недобросовестные действия банка, способные нанести ущерб другим кредиторам.
Если все-таки сформируется позиция судов, что подобные действия банков являются недобросовестными, то у банков желания спасать бизнес не будет вообще. Какой смысл? А кто тогда будет спасать бизнес? Явно не тот должник, который привел его к этому состоянию, либо кредиторы, которые его «дефолтнули».
Вообще в судах по экономическим вопросам вы часто сталкиваетесь с непрофессионализмом или ангажированностью судей? Мы видим сейчас, что происходит в судах по политическим делам: то глухонемой заскандировал лозунги, то за репост в твиттере 30 суток дают. Не беспредел ли это? Один из ваших коллег так и написал: юристы сталкиваются с этим и другим абсурдом каждый день, но почему-то молчат. Почему? Как оказалось, что юридическое сообщество не консолидируется и не реагирует на происходящее в стране?
— Что касается судов, то здесь, к счастью, пока всё не настолько плачевно, как-то, о чем говорите вы. Здесь важнее, насколько активно та или иная сторона защищает свои интересы. Часто мы слышим высказывания о том, что суд ангажирован. Но, участвуя в тех или иных процессах, мы выстаиваем стратегию защиты таким образом, чтобы переломить ситуацию и донести до суда правовую позицию с учетом интересов нашего клиента. У нас есть прецеденты, когда после неудач в первых трех инстанциях мы дошли до Верховного суда, который вернул дело на новое рассмотрение в первую инстанцию. Не всегда получается, но в 85% случаев (если брать пропорциональное соотношение) это удается сделать.
Говоря о голосе юридического сообщества, юристы, которые представляют интересы бизнеса, стараются не высказываться на эти темы. Приходится оценивать риски с учетом интересов клиентов, которые они представляют. Это не означает, что юристы не обсуждают острые вопросы между собой, и, конечно, есть моменты, которые возмущают в части грубых нарушений. А кто-то считает некорректным обсуждать эту тему: партнерами, коллегами из профсообщества и иногда клиентами это воспринимается как дешевая популяризация, хайповый инструмент. Наверное, поэтому большинство юристов старается не обсуждать политику, если они не представляют интересы пострадавших или обвиняемых. Мы не можем себе позволить то, что может себе позволить гражданин другой профессии.
Не получается ли замкнутый круг: вы видите, что суд идет с нарушениями, но предпочитаете молчать, и в итоге беспредел нарастает? Не было ли у юридического сообщества желания собраться и заявить об этом громко, опираясь на собственные практики, где, я уверена, у каждого были ситуации вопиющей несправедливости и нарушения законодательства?
— Нужно же не просто кричать. Нужен конкретный рабочий инструмент. Если я вижу противоправные действия и беззаконие в отношении своего доверителя, я не молчу. Могу привести в пример закон «о наливайках», когда рестораторы и бармены пришли к нам с просьбой о помощи: «Помогите, мы не знаем, что делать, мы теряем бизнес, детище всей нашей жизни». В результате, в том числе путем публичного диалога, удалось достичь компромисса, который всех устраивал. В конце концов, мы грубо подсчитали, что индустрия, выстроив ту линию защиты, которую она выбрала, не замалчивая эту историю, продолжая борьбу за возврат к площади зала обслуживания в размере 20 м², как это предусмотрено в федеральном законодательстве, сэкономила петербургским предпринимателям и бюджету города до миллиарда рублей. Примерно в такую сумму на рабочих группах оценивались возможные потери инвесторов и бюджета города в случае закрытия небольших авторских баров и ресторанов. Защита предпринимателей в этом случае была для нас проектом правовой помощи. Понимая, что в погоне за популярностью у электората разрабатываются отдельные законопроекты, которые потом влияют на судьбы и жизни многих людей — налогоплательщиков, мы не могли остаться в стороне. Мы писали жалобы в прокуратуру, подавали в суд, настаивали на участии в рабочих группах с представителями бизнеса и делали многое другое.
Если я и мои коллеги можем что-то сделать для своего доверителя либо группы заинтересованных лиц, и от наших действий что-то может измениться, мы это делаем. У нас в команде действует «Правило трех «Н»: Нет Ничего Невозможного». Я против того, чтобы сидеть тихо и на кухне кого-то поливать грязью или говорить, как всё плохо. Нужно делать что-то для того, чтобы было хорошо. И нужно понимать, когда публичность и громкие заявления нужны, а когда — нет.
Как в целом вы оцениваете прошедший год для юридического рынка?
— 2020 год нас погрузил в новую реальность. Мы усилили свои информационные платформы, уделяя особое внимание конфиденциальности, потому что был активный спрос на оказание услуг дистанционно. Суды стали более автоматизированными — использовали платформы и инструменты для возможности участия представителей в заседаниях посредством телекоммуникационной связи.
Бизнес был вынужден перестраиваться на новые рельсы, подстраиваясь под меняющиеся нормативные акты, поэтому мы активно проводили консультации и со своими клиентами, и с новыми клиентами, как раз из индустрии HoReCa.
Если говорить в целом, то многие приостановили длительные юридические контракты, так как необходимо было кастомизировать свои расходы. Всё чаще решались точечные задачи по важным юридическим кейсам.
Сказать, что у нас приостановилось то или иное направление, не могу. Как и прежде, мы представляем интересы крупного и среднего бизнеса. Закрыли несколько сделок для своих клиентов, одну сделку — буквально в период первых дней пандемии по возврату задолженности кредиторов: с нашей помощью банк смог себе вернуть 80% от тела основного долга, в то время как, по данным общей статистики, банки при процедуре банкротства могут рассчитывать на 30% максимум.
Безусловно, активно стало развиваться направление медиации, когда в период закрытия судов нужно было принимать решения, договариваться. Это было хорошо видно в части взаимодействия арендаторов и арендодателей. Поскольку бюро является одним из участников Ассоциации собственников и арендаторов стрит-ретейла, владельцы коммерческой недвижимости и арендаторы обращались к нам за урегулированием своих вопросов, достижением более комфортных льготных условий по аренде, задолженности и так далее. На медиацию сегодня есть серьезный запрос, поскольку это позволяет сократить время и количество потраченных денег для достижения результата.
Представим, что мы идем взыскивать средства через суд. В лучшем случае на прохождение одной-двух инстанций может уйти год, если всё пройдет без существенных задержек. Если мы говорим о прохождении трех инстанций, этот срок увеличивается. Нужно помнить, что получение судебного решения — еще не золотой ключик в кармане, поскольку к этому моменту у должника уже может ничего не остаться. И, как следствие, остается идти в суд и возбуждать дело о банкротстве.
Сейчас бизнес осознал, что суд — не единственный выход. Иногда инструмент медиации более эффективный и более оперативный. Наступило время, когда одна сторона вынуждена (и она понимает это) слушать вторую, и от этого выиграют обе. Массовое осознание того, что договориться гораздо выгоднее, случилось именно в 2020 году.
Иногда люди даже не готовы встречаться и о чем-то говорить. Здесь очень важно, когда есть человек или команда, которая способна оценить как юридические, так и экономические риски, и донести до участников конфликта перспективы обеих сторон.
Например, медиация была очень востребована во взаимоотношениях арендаторов и арендодателей. Задача медиатора — показать наглядно, как будет развиваться ситуация в случае обострения конфликта и судебных разбирательств. Показать, что от этого потеряют обе стороны, и привести их за стол переговоров, сблизить позиции, найти максимально выгодные условия. У нас были случаи, когда мы помогали сторонам достичь согласия по арендным соглашениям, по замораживанию долгов, приостановке выплат и т. д. Всё это было востребовано, особенно в первые три месяца ковидных ограничений. На мой взгляд, сейчас есть запрос на унифицированную услугу, когда ты можешь оценить перспективы и сценарий развития ситуации как с экономической, так и с юридической точек зрения, и предложить максимально качественное решение.
А каким вы видите 2021 год, что прогнозируете?
— Жарким. Работы будет очень много. Во-первых, выросла конкуренция. Предпочтение будет отдаваться профессионалам — креативным, быстрым. Во-вторых, учитывая сокращение затрат предпринимателей на услуги юристов, нельзя исключать демпинга. Когда не очень профессиональные коллеги будут демпинговать, придется доказывать, чем твои услуги конкурентны в части предоставления дополнительных опций, скорости, профессионализма. Это заставит юристов пребывать в постоянном тонусе, приобретать дополнительные компетенции, предлагать дополнительные сервисы клиентам. Всё это поспособствует росту юридического рынка и конкуренции на нем. Но с учетом того, что любой кризис шлейфом приносит большой багаж проблем, работы всем нам хватит, думаю, не на один год.
Для юристов, на мой взгляд, это хорошо тем, что будет заставлять профсообщества самоорганизовываться, развиваться, приобретать какие-то дополнительные компетенции, чтобы достойно конкурировать на рынке с коллегами. В данном случае ситуация способствует внутреннему развитию. В ином случае просто придется отойти в конец пищевой цепочки и вылететь с рынка.
