Вне игры
Фото: Антон Новодерёжкин / Коммерсантъ
В Париже начались Олимпийские игры. Соревнования вовсю идут, уже есть и первые чемпионы, и первые герои, и первые неудачники, но для нас все эти эмоции проходят стороной, если не считать, конечно, яда, пролитого на церемонию открытия.
Ощущение, надо сказать, довольно странное и чужеродное, ведь в такой ситуации мы оказались впервые. Да, был бойкот 1984 года, но это был именно наш бойкот, это мы не поехали в Лос-Анджелес, а не нас не пустили; были Олимпиады последних лет, где россияне выступали без флага и гимна, с дополнительным отбором, но все-таки выступали и побеждали.
Сейчас другое дело: спортсмены из России оказались попросту не допущены к Олимпиаде за исключением буквально горстки человек в нейтральном статусе, без тренеров, без своего снаряжения, почти без шансов на призовые места. Столько лет мы были частью общего мира, привыкли быть этой само собой разумеющейся частью, что почувствовать себя вне его всё еще трудно. Казалось, что без нас мировой спорт лишится чего-то такого, что уже не позволит ему вообще быть мировым спортом, но вот же — бегут, едут, прыгают, как будто ничего и не произошло. Как будто и не должен был вот здесь, между Румынией и Руандой, плыть еще один немаленький кораблик.
И никто, что самое досадное, не поддержал делом, не устроил бойкот из чувства протеста и справедливости. А еще «дружественные страны» называются...
Олимпиаду у нас решили не показывать по центральным телеканалам. Понятно, конечно, что есть тут и коммерческие соображения: спорт как таковой у россиян популярностью не пользуется, он интересен в первую очередь как политическое противостояние, а раз его нет, зачем тратить немаленькие деньги ради мизерных рейтингов? Кому надо, найдут трансляции в интернете. Однако и эмоциональная составляющая тоже явно есть: для чего же показывать гражданам, что они там веселятся без нас, клопы и крысы не пожрали олимпийскую деревню и Сену не затопило фекалиями.
Нет, и мы, конечно, отлично себя без них чувствуем. Мы бодры, веселы и проводим свои соревнования, где призовые фонды пухнут от бюджетных денег. Это как со смертью: невыносима мысль о том, что без тебя ничего не исчезнет и жизнь продолжится. В борьбе с этой мыслью человечество когда-то и изобрело мумии. У нас обязательно будет роскошная мумия Олимпийских игр.
Остается пускать ядовитые стрелы по поводу того, что в церемонии открытия приняла участие стайка трансгендеров. За эпизод с ними, в одном из кадров напоминающим «Тайную вечерю» Леонардо, организаторов раскритиковали консерваторы во всем мире, и в России за него уцепились основательно, хватаясь за сердце и отчаянно делая вид, что в таком богопротивном мероприятии мы и сами не больно-то хотели участвовать. Так женщина после развода с лупой выискивает жирок на фотографиях новой жены бывшего мужа (да и мужчины в такой ситуации тем же самым занимаются).
Во Франции с ее богатой еще средневековой традицией карнавалов переодевание в каком-то смысле и есть традиционные ценности, даже символ народного свободомыслия, ведь строгая католическая церковь боролась с карнавалами. В России, где история взаимоотношений между обществом и властью/церковью была иной, этот символ совершенно не читается. Они чужие для нас, а мы, соответственно, для них. Настолько чужие, что между нами уже не может быть ничего совместного. И это они, а не мы довели ситуацию до такого, потому что это они изменились, а мы нет — вот простой тезис, который должно подчеркнуть это копание в стоп-кадрах с телетрансляции. За этим демонстративным копанием скрывается разочарование, ведь именно Франция долгое время была для России наиболее близким и в какие-то моменты истории даже наиболее образцовым европейским государством. По-французски говорили герои «Войны и мира», Шарль де Голль, выводивший страну из НАТО, — наш любимый европейский герой, и в Петербурге до сих пор есть улица Марата.
Наступил другой момент, в котором между нами, похоже, пролегла не только материальная граница. Герои спорта и чемпионы не станут для нас общими, как некогда перестали быть общими святые. Мы остаемся, потому что не захотели меняться, а они уходят в какую-то другую эпоху, забирая с собой не только то, что нам не нравится, но и — внезапно — то, что нам всегда нравилось, в частности Олимпиады. Куда-то они, вероятно, придут, но будем надеяться, что пустоту между Румынией и Руандой когда-нибудь заметят.
