Фото: Эмин Джафаров / Коммерсантъ
В Санкт-Петербургском государственном университете снова скандал вокруг студентов, преподавателей и спецоперации. Дело идет к отчислению группы первых, выступавших резко против последней. Доцента, бывшего «возмутителем спокойствия», уже уволили. Сюжет отражает запутанную этику новейшего времени.
Началось с того, что один студент, второкурсник истфака, отправился на фронт и там погиб. Возможно, кто-то скажет, что таким молодым людям без специальной подготовки делать там нечего. Примерно в этом возрасте, конечно, призывают в армию, но солдат-срочников на передовую у нас стараются не отправлять. Однако для второкурсника патриотично-романтический образ мысли — дело, в общем, вполне регулярное. Особенно на истфаке и особенно, наверное, на истфаке СПбГУ, по коридорам которого все-таки долго веял фрояновский дух.
На факультете его память решили почтить, организовав мемориал. А другие студенты (духу, видимо, не поддавшиеся), а также доцент Михаил Белоусов стали, как позже сформулируют в официальных протоколах, «иронизировать над произошедшим и порочить память студента». Каждый, кто видел дебаты на тему спецоперации в Cети, может примерно представить, как это выглядело.
Доцента Белоусова, который и до этого вслух выражал острую неприязнь к спецоперации, оперативно уволили. Студентов подвергли экзекуции на комиссии по этике (той же, что в свое время рассматривала вопрос участия других студентов в митингах протеста) и признали их поведение «несовместимым со статусом универсанта». Что, видимо, должно означать скорое отчисление, потому что нельзя ведь, чтобы универсантом был человек, который перестал совмещаться со статусом.
Ну, это не очень удивительно. Оскорблять и оскорбляться — наш национальный спорт, и ситуация эта — модель современного общественного устройства, в котором существует негласный «статус россиянина», с которым может оказаться несовместимым не только студент или доцент. За публичное несогласие со спецоперацией любого ждет то или иное наказание, от увольнения или лишения званий до буквального тюремного срока.
Как-то принято было видеть в университетах заповедник свободомыслия — черт его знает, из каких старинных времен пошло такое представление; когда-то давно в каких-то университетах, говорят, и была свобода. Да ведь многих так и учили: был вот, скажем, Саша Ульянов, студент-народоволец, бунтовавший против власти и принявший в итоге смерть за убеждения и действия. В советском историческом нарративе персонаж, естественно, безусловно положительный. И младший брат его Володя участвовал в студенческих сходках и, согласно канону, был за это отчислен (на самом деле подал документы об отчислении сам, не дожидаясь официального решения, но, скорее всего, всё равно бы этим и закончилось).
Это тот самый Ленин, который потом создал СССР и переприсоединил к нему Украину, за что мы все ему благодарны и ставим памятники, но сделал это так негодно, что сейчас за Лениным приходится всё переделывать, и вообще развалил великую страну, за что мы ему вовсе не благодарны. Всё очень сложно, в общем, и сказать, хорошо ли студенту бунтовать против власти, теперь тоже затруднительно. Видимо, всё зависит от того, какая власть.
Вопросы к руководству университета могут быть, но другие вопросы возникают и к студентам тоже. «Ирония» над погибшим однокурсником — очевидно политическим оппонентом — кажется всё-таки неуместной. Это, конечно, вульгарная форма сопротивления официальному нарративу госпатриотизма. Но вот жил человек, у которого были убеждения, и он добровольно за них погиб — сам погиб, не в пропаганде. Какими бы они ни были, но далеко не каждый, у кого вообще есть какие-то убеждения, способен пойти и умереть за них. Цинично отправляться (и отправлять других) воевать за деньги, однако не менее цинично отказываться признавать за людьми право иметь собственное мнение, равно как и торжествовать по поводу потерь вооруженных сил.
Политическая риторика последнего времени основана на оскорблениях и ненависти, она делит российское общество на «либерастов» и «рашистов», хотя воевать или выступать против войн — всего лишь формы участия в политике. Участники этих лагерей отказываются отождествлять себя с оппонентом, даже сам термин «рашизм» подчеркивает желание обозначить себя как «настоящего россиянина», а противника — как ненастоящего, чужака (чего здесь больше, патриотизма или латентного национализма, сказать сложно).
Такого рода ненависть возникает из-за страха истребления. Урок Гражданской войны о невозможности сосуществования политических оппонентов у нас усвоили слишком хорошо. Вероятно, это самый страшный дар большевиков потомкам.
Власть, говоря о единстве народа, никогда не говорит о единстве носителей политических убеждений, тем самым поощряя такое разделение. Никакого легального зазора между радикальными полюсами не предусмотрено, никакого иного языка не предлагается. Все попытки прошедших лет создать в стране прибежище для умеренных граждан рассыпались, как карточный домик. Если раньше и чиновники, и партии хотя бы пытались организовать для молодежи подобие политических лифтов и пробудить в них стремление к разнообразной мирной инициативе, пусть даже и не всегда талантливо, то потом всё это исчезло, и в итоге у амбициозных молодых остался только обнаженный выбор — погибнуть на фронте или быть репрессированным; не желающим такого выбора дорога в косплей и аниме.
Примерно таково же и отношение извне: дискриминация в отношении находящихся в России россиян осуществляется вне зависимости от взглядов. Долгое время считалось кошмаром представить себе возвращение государства к клейму «враг народа», но участие государства здесь, похоже, и не понадобилось: люди сами начали клеймить друг друга и назначать других себе во враги.
