В темном-темном Киеве. Можно ли сочувствовать оставшимся без света украинцам
Слово минувшей недели — «темнота». Темнота, в которую погрузились украинские города после очередных ракетных ударов по объектам энергосистемы Украины. Миллионы людей сидят без света, тепла и воды; в российских СМИ и телеграм-каналах по этому поводу наблюдается плохо сдерживаемое злорадство: эксперты и анонимные активисты с разной степенью эмоциональности описывают, как вскоре остановится вся промышленность Украины, встанет транспорт, исчезнет интернет и мобильная связь, и вообще страна вернется в средневековье.
Российские спикеры безмятежны. Киев «имеет все возможности урегулировать ситуацию таким образом, чтобы выполнить требования российской стороны и прекратить все возможные страдания местного населения», — разводит руками Дмитрий Песков. Примерно к этому тезису сводятся выступления каждого более-менее высокопоставленного лица. Открытым текстом сказано: пусть Зеленский сдастся на наших условиях, и мы сразу перестанем причинять страдания.
Официально всё объясняется проще некуда: Россия всего лишь уничтожает объекты, помогающие поддерживать обороноспособность Украины. Как сказал на днях в интервью посол России в Великобритании Андрей Келин, отвечая на вопрос об ударах по энергосистеме, «это на языке НАТО инфраструктура командования, контроля и коммуникаций, и то, что делают наши военные, — разрушают системы командования, управления и связи».
Он же пояснил, что «с украинским народом у нас проблем нет, есть проблема только с националистическим правительством в Киеве». Вопрос, таким образом, представляется как сугубо технический, а страдания украинцев — как побочный эффект, к которому нужно относиться с безразличием.
Заявления спикеров задают тон для всех остальных: проявлять сочувствие украинцам становится неприемлемым, во всяком случае публично. Вероятно, кто-то может думать по-другому даже во властных кругах, но вслух об этом не говорят. Если во всем виновата несговорчивость украинского президента, то ракеты становятся просто слепым орудием судьбы, а не материальным предметом, летящим в цель по воле конкретных людей. А к ударам судьбы полагается — и предлагается — относиться стоически.
Такой подход позволяет распространять безразличие и дальше. Если подстанции — в первую очередь военный объект, то и люди тоже. Почти каждый человек потенциально способен носить оружие, а значит, их гибель — тоже всего лишь ослабление обороноспособности государства, а не человеческая трагедия.
Постпред РФ в ООН Василий Небензя упрощает еще сильнее. «Мы наносим удары по инфраструктурным объектам на Украине в ответ на накачку этой страны западным оружием и безрассудные призывы Киева одержать военную победу над Россией», — говорит он. То есть ответственность за страдания возлагается еще и на Запад.
Стало быть, если Запад перестанет поставлять оружие, то воевать Украине будет нечем, и не останется ничего, кроме как сдаться. Логично излагает, без противоречий. Просто что же поделать, если армия пользуется тем же электричеством, что и мирное население? Если разрушить жилые дома, то потенциальным новым солдатам будет негде жить, а если бы все украинцы вообще так или иначе погибли, то националистическому правительству вовсе неоткуда было бы брать пополнение. Ничего личного, все претензии только к правительству.
И вроде бы всё ясно: нельзя ведь сочувствовать врагу. Вопрос только в том, когда украинское население превратилось во врага. Такого никто никогда не говорил и вряд ли скажет. К врагу есть хоть какое-то отношение, ненависть например. А здесь отношения нет вообще никакого. Людей как бы не замечают. Возможно, это даже хуже, чем быть врагом.
С другой стороны, не похожим ли образом относится к россиянам Запад, блокируя российские банковские карты, включая санкции и закрывая границы для всех? Разве что нас, по крайней мере, не бомбят.
Мы, кажется, пропустили тот момент, когда смысл спецоперации незаметно изменился. Вначале она декларировалась именно как спецоперация — не против народа, но против режима. «Мы всегда с уважением и теплотой относились и относимся к украинскому народу. Так было и есть, несмотря на сегодняшнее трагическое противостояние», — говорил Владимир Путин. Объявляя о начале спецоперации, он призывал украинцев к «взаимодействию», с тем чтобы «вместе двигаться вперед» и «укрепляться как единое целое», а украинскую армию — «не исполнять преступных приказов» власти, «немедленно сложить оружие и идти домой». Украинский народ при этом объявлялся «первой и главной жертвой намеренной возгонки ненависти к русским».
Формально эта идея сохраняется и сейчас, но на практике становится непонятно, где, собственно, находится тот народ, к которому мы относимся с теплотой. Остался ли он где-нибудь? Отсутствие сопереживания опровергает идею о «едином целом». Остается неясным, вот эти люди, которые сейчас мерзнут в Киеве, это свои, или все-таки чужие, или вообще никто? Требуется ли от них, а не от правительства, выполнить какое-либо условие России для прекращения страданий? Может быть, полюбить Россию всем сердцем? Но ведь к ним никаких условий не выдвигалось.
Кажется, теплота начинается ровно в тот момент, когда та или иная территория переходит под российский контроль и все недовольные ее покидают либо хотя бы затыкаются и не отсвечивают.
