Фото: Александр Казаков / Коммерсантъ
Пытки в колониях — реальность, в неизбежности которой как будто не сомневаются по-настоящему ни государство, ни общество. Пока люди и власть боятся показаться друг перед другом недостаточно маскулинными, в стране продолжает существовать институциализированный ад.
Неожиданно резкая реакция системы на видеозапись истязаний заключенных в саратовской колонии, или, если точнее, в туберкулезной больнице ФСИН №1, стала, наверное, самым популярным сюжетом недели. Об этих видеозаписях, сброшенных в сеть бывшим сотрудником, уехавшим ныне за границу, вы наверняка слышали, а если позволяют нервы, то и видели. Зрелище, конечно, совершенно отвратительное, но новость создали не они сами, а именно реакция. Следственный комитет возбудил уже семь уголовных дел, уволено несколько человек, включая не то что начальника больницы, а даже руководителя областного УФСИН Алексея Федотова (естественно, выяснилось, что это случилось заранее, еще до публикации роликов, — стандартный защитный прием российских силовиков), то есть по российским меркам реакция просто необыкновенная.
В том, что на записях — преступление, сомнений ни у кого нет, однако мало ли похожего мы видели за последние десятилетия? Да много, почитайте хотя бы рассказы осужденных по делу «Нового величия» или «Сети». «Били, душили, привязывали провода к гениталиям» — стандартное описание выбивания признаний, нередко это попадает и в заголовки. Не далее как в 2018 году в петербургском СИЗО замучили до смерти инженера и бизнесмена Валерия Пшеничного, «русского Илона Маска» — не оппозиционера, не иноагента. Но и здесь, несмотря на громкость дела, государство реагировать не пожелало, прокурорские проверки ничего не дали.
Сайт Gulagu.net, на котором были опубликованы шокирующие кадры, рассказывает о подобных происшествиях регулярно на протяжении многих лет, но до этого никому особо нет дела, а сам портал ФСИН и ФСБ еще недавно пытались закрыть.
Непонятно, что самое отталкивающее в этой истории — лицемерность спонтанного резонанса со стороны государства, почему-то решившего отреагировать именно на этот очередной акт собственного же насилия, или вот это возмущенное выражение лица, которое сделали зрители, такое, как будто все вот только сейчас узнали о том, как в российских местах лишения свободы обращаются с заключенными, или же печальное ощущение того, что уголовные дела и отставки не станут катализатором перемен, а так и останутся эпизодом медиаповестки.
Система исполнения наказаний больше, чем просто ФСИН. В России это настоящая самостоятельная экосистема, прочно встроенная куда-то в самые глубины менталитета. Это, кажется, единственная часть силового организма, которую никогда даже не пытались реформировать, на нее никогда не обращали внимания ни Владимир Путин, ни даже Дмитрий Медведев, от которого такого можно было бы ожидать.
Правила, по которым всегда жила и живет эта система, никому не приходит в голову ставить под сомнение. Пытки в колониях — бродячий сюжет для новостей, однако возмущение ими не выходит за рамки проходного негодования, оно никогда не получает структурного осмысления. Ни на одних выборах тема пыток и реформы ФСИН не становится лозунгом ни для одной партии, хотя каждый политик и каждый избиратель знает даже без всяких специальных сайтов, что в российских тюрьмах ежедневно ломают и насилуют тысячи людей. Даже самые вопиющие случаи, как вот этот в Саратове, не собирают митингов протеста, в отличие, например, от коррупции. И есть сомнения, что такой митинг соберет приличное количество участников, даже если кто-то попробует.
Прошлогодние поправки в Конституцию говорили о чем угодно, вплоть до закрепления ответственного отношения к животным, но только не об этом. Положение заключенных, получается, даже менее важно, чем положение домашних кошек и собак. И это как будто всех устраивает.
Это довольно странное отношение, ведь борьба против пыток, казалось бы, вполне могла стать для системной оппозиции свежей темой в условиях тотального дефицита идей: это гуманно, это актуально, это честно, и с этим на самом деле трудно спорить, трудно классифицировать такую борьбу как очередное проявление «иностранного вмешательства». К тому же пытки — это то, что может легко примерить на себя каждый. Как показывают исследования, с физическим насилием со стороны силовиков сталкивались до трети россиян.
Но этого не происходит, кажется, потому, что публичные политики вчуже считают призывы к гуманизму чем-то постыдным, признаком мягкотелости, боятся быть обвиненными в склонности к пропаганде «чуждых ценностей». В до предела милитаризованном государстве это недопустимо, это почти предательство, центральная ролевая модель для российского политика скорее Рамзан Кадыров, чем какой-нибудь правозащитник, тем более что власть сделала очень многое для маргинализации идеи правозащиты.
Политики, впрочем, лишь пытаются соответствовать тому отношению, которое, как им представляется, царит среди граждан. Опросы показывают, что большинство россиян так или иначе оправдывает применение насилия к преступникам со стороны силовиков. Как правило, если даже абстрактно к пыткам люди относятся негативно, то при моделировании конкретных ситуаций одобряющих или допускающих насилие сразу становится больше. А уж громкий криминал вроде «школьных стрелков» немедленно вызывает в сети шквал призывов к возрождению смертной казни и надежд на то, что в тюрьме-то злодея непременно изнасилуют и убьют. В таких условиях редкий политик или общественный деятель осмелится поднимать вопрос о гуманизации исполнения наказаний.
«Вор должен сидеть в тюрьме» — эта максима твердо укоренилась в сознании большинства россиян. А тюрьма, соответственно, обязана быть для преступника адом, и если там происходит что-то отвратительное, так это же просто свойство ада. Попадая туда, человек как бы теряет сущность: он жив, но в то же время уже мертв, он проваливается в зазеркалье, иную реальность, где не действуют законы мира людей. За этим можно наблюдать с состраданием, но поделать ничего нельзя, помочь невозможно, это уже царство демонов, а не наше, мы не имеем власти там.
Для склонного к мистике сознания российского обывателя, привыкшего к тому, что мир состоит из множества кругов, в каждом из которых действуют свои законы, в существовании таких параллельных реальностей нет ничего необычного. Можно протестовать даже против Путина, но как можно протестовать против основ мироустройства?
К этому, видимо, следует прибавить и неизбывную веру в предопределенность всего происходящего на свете, и языческое видение высшей справедливости в древнем принципе талиона — симметричного возмездия «око за око», и признание за властью морального права делать со своими подданными всё что оно захочет (самой властью, конечно, тщательно культивируемое).
Между подбрасыванием карманнику кошелька ради того, чтобы его посадить, и последующим засовыванием этому же карманнику черенка лопаты в задний проход ради того, чтобы он сознался и сдал подельников, почти нет промежутка, это расстояние преодолевается за считанные минуты, порой даже незаметно для самого наблюдателя.
Вполне возможно, что единство власти и народа в этом вопросе мнимое. Скорее это не единство, а взаимное потакание. Как политики хотят соответствовать народным чаяниям, так и народ, в свою очередь, просто дает те ответы, которые считает социально приемлемыми. Обыватель стесняется того же, чего и государство, и пока люди и власть боятся показаться друг перед другом недостаточно маскулинными и непримиримыми, в стране продолжает существовать институциализированный ад.
