В Петербурге прошел саммит «Россия — Африка» — по нынешним временам мероприятие по статусу превосходящее даже ПМЭФ, что, впрочем, сделать уже несложно; на ПМЭФ глав государств привлечь уже практически не получается, а тут все-таки 17 президентов, хоть и африканских. Меры безопасности были предприняты непривычно масштабные, вплоть до ограничений на въезд и выезд для жителей целого района в Шушарах. Зачем это было делать, не вполне ясно, разве что для особого антуража, чтобы было понятно, что африканский саммит по весу равен если не саммиту G7, то саммиту БРИКС уж наверняка.
Правда, 17 президентов — это значительно меньше, чем на таком же саммите в 2019 году в Сочи, когда их было под сорок, а представлены были все 54 африканских государства. В Москве сказали, Запад, мол, давит. Может, и давит, но ведь и это тоже показатель того, что у одних людей слова и аргументы могут быть весомее, чем у других. Три года назад не было спецоперации, и даже в Африке это для кого-то могло оказаться важно.
Принимали африканских лидеров по высшему разряду — такому высокому, что это даже казалось нарочитым. Вот это настойчивое стремление Кремля и МИДа сделать вид, будто ничего не произошло и один саммит совершенно равен другому, и придавало происходящему неестественный вид.
Дело, конечно, не в том, что они того не заслуживали; это все-таки президенты, формально по рангу не уступающие лидерам любых других стран, и нет оснований утверждать, что они в чем-то хуже. Просто совсем недавно на этом месте находились совсем другие люди, с этими людьми у нас вроде бы были какие-то общие ценности, и это разумелось само собой. Теперь Владимир Путин говорит о том, что у нас общие ценности с народами Африки, и это приводит в недоумение: еще позавчера мы и понятия об этом не имели.
Танцевать, что ли, любим и те, и другие? Вероятно, имелось в виду общее стремление избавиться от колониального гнета, но Россия, кажется, колонией Запада никогда не была, а теперь зачем-то втискивается в экзотические ряды бывших колоний, стремясь сойти там за свою. Оказывается, там всё время и было наше место. Бродский говорил, что бывают восходящие метафоры, а бывают нисходящие, так вот это явно нисходящая. Нельзя сказать, что Бурунди равна Германии, ни в каком отношении.
Пытаться утверждать, что Африка является отличной заменой Европе в городе, где только что закрылось генконсульство Финляндии, максимально странно. Или речь идет о неспособности к демократии западного типа? Но в африканских странах ее заменяют непрекращающиеся военные перевороты и гражданские войны: в Нигере переворот случился вообще прямо в дни саммита. Так, может быть, пригожинский «мятеж» натолкнул российские власти на сравнение?
С точки зрения дипломатии, возможно, нет никакой разницы — у каждой страны есть один голос в ООН. Однако спросите любого дипломата, куда бы он хотел отправиться послом, в Испанию или в Конго? Конечно, Африка — это и рынок образования, и рынок лекарств, и на этих полях Россия вполне способна играть по мере сил; можно продавать в Африку зерно, можно даже построить электростанцию, но вряд ли можно всерьез говорить об общих ценностях и единстве культурного кода. Слишком велика языковая, культурная, историческая, географическая разница. Туристический рынок ограничен Египтом и Тунисом, реже Кенией и Танзанией, остальное для экстремалов (африканских туристов в России и вовсе, считай, нет).
Саммит не только время деклараций, но и повод задуматься над тем, что на самом деле мы можем друг другу дать, кроме рукопожатия. Часто ли вы слышали о развитии связей с Африкой после саммита-2019, о приходе в Россию африканского бизнеса? А ведь на нём тоже много говорилось о возможностях и перспективах. Глава «АвтоВАЗа» Максим Соколов рассуждает об экспансии на африканский континент, но пока мы сами прикручиваем шильдики на китайские автомобили.
Представитель МИД Мария Захарова говорит, что российские солдаты на Украине, оказывается, «отдают свои жизни за то, чтобы африканцы были свободными». Какое-то невообразимо постмодернистское развитие сюжета старой песни «я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать»: теперь крестьянину вовсе не нужно ехать ни в какую Гренаду, он может воевать, не удаляясь от хаты, наполняя процесс любым смыслом по ситуации. Чем дальше от России, тем почему-то удобнее с ней дружить — по переписке.
Песок — неважная замена овсу, а громкие фигуры речи — конкретным проектам. Чиновники ссылаются на опыт дружбы и сотрудничества советских времен, однако гражданам он в итоге не приносил ничего. В наши дни мы опять говорим о противостоянии капиталистическим странам, возмущаемся тем, что европейцы качают из Африки уран, но при этом в последние годы если что и слышим об Африке в связи с Россией, так это обрывочные сведения о частных военных компаниях, охраняющих рудники по добыче золота и драгоценных камней, а не, например, школы и больницы. Объем российских инвестиций в Африку крайне незначителен, гуманитарных программ — тем более. ЧВК «Вагнер», кажется, стала самым перспективным африканским бизнес-проектом — и вполне в духе нравов континента. Бармалеем теперь пугают не российских, а европейских и американских читателей.
Безусловно, саммит можно (и наверное, нужно) было рассматривать в первую очередь как акт политического самоутверждения. Получилось же, в общем, невольное опровержение всего геополитического нарратива: стало ясно, что россиянин, несмотря на все усилия идеологов, ассоциировать себя с Африкой не готов. Не получается. Раньше, на фоне сохранения взаимодействия со странами Запада, пусть несколько ограниченного, контакты с Африкой выглядели как любопытный дополнительный вектор внешней политики. Теперь, когда не осталось ничего иного, такие саммиты только повышают контрастность одиночества.
