Сто дней от приказа

Боевые действия всё это время не затихали, и сейчас они сосредоточены на западе Луганской области (или народной республики, как говорят в самом Луганске и Москве), где российские войска прогрызают путь сквозь оборону украинцев.

Военная спецоперация, объявленная Владимиром Путиным, продолжается уже больше трех месяцев. Соответствует ли это изначальным планам российского командования, неизвестно: союзник России, президент Белоруссии Александр Лукашенко вслух удивлялся, что спецоперация «затянулась», в Кремле и Минобороны в то же время уверяют, что всё идет по плану и все цели будут достигнуты.

О потерях российской армии Минобороны сообщало в последний раз еще в конце марта. На тот момент насчитывалось официально 1351 погибших и 3825 раненых (количество «пропавших без вести» не называлось ни разу, также неясно, включены ли в статистику потери Росгвардии). С тех пор данных о потерях нет, есть только фотографии с кладбищ российских городов, чего, конечно, недостаточно для оценок масштаба.

Цели, которые предстоит обязательно выполнить, остаются размытыми. По сути, их было названо три: военные утверждали, что главной целью является освобождение Донбасса, Путин еще в самом начале назвал целью «демилитаризацию и денацификацию всей Украины», и есть еще цель, обозначенная главой МИД Сергеем Лавровым, она состоит в изменении существующего миропорядка. Вот три цели разного уровня, и неясно, будет ли засчитано как победа достижение всех трех, или только одной, или двух. Что, к примеру, произойдет, если Киев сдастся, а миропорядок от этого вовсе и не изменится?

В каком-то смысле баланс сил, впрочем, уже начал меняться: традиционно нейтральные Финляндия и Швеция, насмотревшись на происходящее, подали заявления на вступление в НАТО. Теперь альянс подступает непосредственно к границам России, хотя идея, кажется, была как раз в том, чтобы этого не допустить. Москве остается надеяться только на Реджепа Эрдогана, пока что блокирующего прием в НАТО двух северных стран, но, кажется, турецкий лидер просто, как всегда, торгуется.

Так же нечетко выглядят и планы России относительно самой Украины. Россия не собирается оккупировать территорию Украины, не раз говорил Владимир Путин, но это входит в явное противоречие с открытым, никем не скрываемым процессом присоединения Херсонской области и части Запорожской к России. «Судьбу Украины будет определять народ, проживающий на ее территории. Хотел бы напомнить, что наша страна никогда не распоряжалась судьбами суверенных держав», — заявил в недавнем интервью секретарь Совбеза РФ Николай Патрушев, и на фоне перевода занятых земель в российскую юрисдикцию это на первый взгляд выглядит издевкой, но дело, возможно, объясняется тем, что в Кремле просто не считают Украину суверенной державой.

Означают ли формулировки секретаря Совбеза, что само существование суверенной Украины с точки зрения России все-таки предполагается? Звучит как «да», но в виду вполне может иметься и ее демонтаж «по воле народа».

Если под «изменением миропорядка» понимать процесс изолирования России от Запада, то здесь с обеих сторон действительно были предприняты серьезные усилия. Запад практически опустил железный занавес, прекратив поставки многих товаров, закрыв для российских (чуть ранее и белорусских, пусть по иной причине) самолетов европейское небо, а также прекратив прием российских банковских карт международных платежных систем. Большинство иностранных компаний остановили работу в России — не сразу, в марте все еще говорили о «приостановке» в надежде на быструю развязку, но в мае всё уже стало понятно.

Отрезанной от Запада оказалась таким образом и вестернизированная часть россиян. Россия почти мгновенно подверглась отлучению от международных спортивных состязаний и культурных мероприятий, но ответила примерно тем же; сотрудничество с Западом остановлено по всем направлениям, включая научное, и этот процесс кажется синхронным с обеих сторон. Санкции продолжаются до сих пор: российские банки отключают от платежной системы SWIFT, санкционные списки расширяются.

В выступлениях российских руководителей по этому поводу сквозит какое-то злорадство. Любые санкции считаются подтверждением ненависти ко всему русскому, а это, в свою очередь, дает властям основание для усиления репрессий, и так по кругу. «Хватит миндальничать!» — кричит замглавы Совбеза Дмитрий Медведев, призывая еще строже карать иноагентов; давление, существующее сейчас, кажется ему «довольно формальным». Роскомнадзор оперативно заблокировал Facebook и Twitter, а YouTube пока держится, есть версия, лишь благодаря женам чиновников Роскомнадзора, которым надо включать детям мультики.

Внутренняя оппозиция в стране оказалась разгромлена еще загодя, но власть продолжает давление, методично вписывая все новые СМИ, НКО и отдельных активистов и журналистов в реестры иноагентов, а также заочно вынося приговоры соратникам Алексея Навального — самому ему предъявили новое уголовное дело. Возмущаться спецоперацией, по сути, запретили под страхом преследования, но тысячи людей выразили протест, спешно покинув страну.

Оставшиеся притихли. Государство оказалось более не сковано ничем и взялось за рычаг идеологического пресса. Россиянам пообещали восстановить аналог пионерии, автомобильный бренд «Москвич» и советскую систему высшего образования (правда, здесь Минпросвещения тут же заюлило: будет, дескать, не возврат к советской системе, а нечто новое, гибридное). Депутаты и вовсе обрадовались и кинулись предлагать и послевузовское распределение, и красный флаг в качестве государственного, и смертную казнь — в общем, всё, хоть немного напоминающее СССР.

При этом влияние санкций непосредственно на жизнь обывателя пока что внешне малоощутимо. Фактически остановилось производство легковых автомобилей; то здесь, то там раздается приглушенное кряхтение бизнеса: то упаковки перестало хватать, то каких-то ингредиентов для продуктов, то подшипников для вагонов, то запчастей для самолетов, но государство с бодрым видом уверяет, что всё обязательно как-нибудь утрясется. В магазинах же радикального дефицита всё еще не наблюдается. Говорят, продолжаем жить на старых запасах.

По плану не пошло всё: Кремлю не удалось с ходу взять под контроль Украину; Западу не удалось так же с ходу разломать российскую экономику; вопреки ожиданиям скептиков, Россию не захлестнула волна безработицы и гиперинфляции; однако и раскола европейского единства тоже не случилось, хотя некоторые трения по поводу санкций и наблюдались, и цены на газ выросли. Массовых уличных протестов против власти пока не произошло ни там, ни здесь.

«Пока» — ключевое слово сегодня. Пока держатся и одни, и другие. Пока есть запасы, деньги, силы, работа. Есть еще время для проверки самых мрачных прогнозов с обеих сторон. В России ждут скорого наступления в Европе натурального голода, за рубежом точно так же ждут краха российской экономики; только что ради этого утвердили проект нефтяного эмбарго. Может быть, именно сейчас, в начале лета, наступает переломный момент перехода к затяжному конфликту на истощение. Но есть вариант, что не будет ничего из того, что прогнозируют, а то, что будет, снова не совпадёт ни с какими прогнозами.

Вероятно, самым обескураживающим результатом спецоперации стало то, что к ней оказалось возможно привыкнуть. Естественно, для тех, кто проживал и проживает на самой территории боевых действий, последствия оказались катастрофическими, но в крупных российских мегаполисах можно продолжать жить так, как будто ничего принципиально нового не случилось, не замечая трупов и разрушений. Да, власть продолжает закручивать гайки, но она занималась этим и раньше, и цены тоже постепенно росли. А отключение от Netflix или Spotify — явно не то, что подвигнет кого-то бунтовать. Россияне с готовностью возвращаются на 20 лет назад, к гаражным автосервисам, пиратскому софту и поиску контрабанды.

Зато финал Кубка России по футболу собрал полные «Лужники», и это был настоящий праздник. Показавшийся, как ни странно, вполне уместным.

Многолетняя возгонка милитаристских и даже апокалиптических настроений, похоже, дала эффект: для большинства людей жизнь в условиях вооруженного противостояния оказалась тем, чего подсознательно ожидали. Спецоперация стала как бы логичным венцом всего, что происходило в стране на протяжении 10 лет. Кампания по дискредитации и ликвидации гражданских политических институтов привела к тому, что даже если какие-то люди сталкиваются с проблемами, они оказываются разобщенными и незамеченными, в свою очередь не замечая проблем других. Их беды не могут сложиться в общую картину и выглядят слишком хрупким аргументом против милитаризма.

А двухлетняя пандемия оказалась отличным подготовительным этапом: за это время мы незаметно привыкли и к международной изоляции, и к ограничениям в жизни. Уже она, в принципе, показала, что болевой порог россиян как общества очень высок.

Квиетизм стал способом психологического укрытия от слишком крутых перемен, а властям того и надо. В результате общественность в широком смысле оказалась вовсе не вовлечена в процесс перестройки. Власть перекраивает внутреннюю и внешнюю политику по своему усмотрению, но уже не считает нужным привлекать к этому граждан. Граждане выдали власти карт-бланш, проголосовав за поправки в Конституцию, и на этом их роль оказалась окончена.

Даже патриотические движения оказались ни для чего не нужны и не подают голоса: какие-то скромные волонтерские акции существуют, однако сбор гуманитарной помощи и близко не приобрел того размаха, что был в 2014—2015 годах, когда ее собирали на каждом углу. Всем занимается только государство, не допуская самодеятельности.

Положение России сейчас похоже на положение человека, вышедшего на крышу с зажмуренными глазами. Возможно, он через пять минут качнется и упадет, но пока продолжает на глазах у всех упорно идти, пускай не очень представляя, в какой точке окажется в конце пути.