«Правосудия нет». Глава из книги Анастасии Шевченко «Нежелательная»

Фото: Оля Вирич

От автора:

«Эта глава — воспоминания из октября 2019 года. Тогда меня едва не арестовали за отсутствие примерно такого же отчета. И я пишу здесь о Мордасове и Сидорове (двое активистов из Ростова-на-Дону, которые были осуждены по статье «организация массовых беспорядков» после проведения пикета. — Прим. «НП»), которые в начале ноября, то есть совсем скоро, выйдут на свободу из тюрьмы. Им Навальный свою премию имени Немцова отдал. И ещё в этой главе я пишу про племянницу Полину, которая тяжело болела. На днях стало известно, что она полностью излечилась от рака. Помогли люди, которые поддерживали меня и жертвовали ей деньги», — пояснила «Новому проспекту» Анастасия.

Фото: Алена Салманова

«Нежелательная». Глава 10. 2019 год

Девятый месяц ареста начался с приговора ростовским мальчишкам Яну Сидорову и Владу Мордасову. Их обвинили в покушении на организацию и участие в массовых беспорядках: 5 ноября 2017 года они вышли на пикет на центральную площадь к правительству Ростовской области, взяв с собой плакаты, листовки и мегафон. После того как они развернули два плаката с надписями «Верните землю ростовским погорельцам» и «Правительство в отставку», их задержали полицейские. 10 ноября 2017 года Следственный комитет РФ возбудил уголовное дело о подготовке массовых беспорядков в Ростове-на-Дону. Доказательствами их вины стала переписка в телеграме. Под пытками полицейские выбили у них признательные показания.

На судебные заседания поддержать ребят и их мам вместо меня ходила Влада. Ей эта история тоже непросто далась, 15 лет ребенку все-таки, но она настаивала, что хочет быть в зале во время оглашения приговора. Влада очень жалела мам ребят, больше даже, чем самих заключенных. Рассказывала, как Марина Мордасова три с половиной часа слушала приговор, не шелохнувшись, не отводя взгляда от сына, как он зачитывал последнее слово, неотрывно глядя на мать. Ребята всегда держались достойно, улыбались в клетке. Конечно, не было никакого преступления, никаких массовых беспорядков. Парням дали 4 года колонии. За два плаката.

Моя мама, узнав о приговоре мальчишкам, сразу загрустила: для нее это означало, что и мне дадут реальный срок. Правосудия нет.

Расслабляться и унывать в начале месяца мне не давал итоговый финансовый отчет кандидата, который предстояло сдать, но банк не хотел закрывать избирательный счет в мое отсутствие. В случае непредоставления отчета грозил штраф до 25 тысяч рублей. Без справки из банка о закрытии счета отчет у моего адвоката, по совместительству доверенного лица, не принимали. В последний день срока сдачи мы сидели вдвоем у меня дома на диване и продумывали в панике варианты. А вариант один — просить у следователя разрешение пойти в банк лично, закрыть счет и получить эту злосчастную справку, но шанс на благополучный исход минимальный. Но следователь неожиданно взял и разрешил, услышав про потенциальное административное дело. Даже не знаю, по какой причине случился такой порыв доброты.

Собравшись за минуту, вооружившись нитками, дыроколом, клеем и вязальным крючком вместо шила, мы помчались в банк. Не без проволочек получили справку и там же на месте сшили финансовый отчет. Адвокат Ковалевич на своем ярко-зеленом мопеде поспешил в избирком сдавать отчет, оставив меня дожидаться новостей на тот случай, если документы опять не примут и нужно будет что-то исправить. Отчет приняли без замечаний.

Мне, как Золушке, нужно было вернуться домой, пока часы не пробьют 17, ну то есть почти как Золушке. Я решила немного пройтись по улице, прежде чем вызывать такси домой. Вызывала я его с телефона мамы, который взяла с собой. Браслет ФСИН я спрятала под узкими джинсами, и ничто не выдавало во мне арестантку — я смешалась с толпой. Стояла замечательная ростовская осень, резко «похолодало» до +16, половина ростовчан всё еще ходила в футболках, другая половина куталась в пальто и шарфы, некоторые дамы уже выгуливали шубки. Я рассматривала деревья: они еще были зеленые, но уже темнели, тускнели, кое-где проступали желтые проплешины. За мной приехал таксист с молодым лицом, седыми волосами и приятной улыбкой. Он почти сразу предложил мне записать его телефон и впредь везде ездить только с ним. Я отказалась, и он перестал улыбаться. Может, стоило ему объяснить, что год назад я бы его номер обязательно сохранила и, возможно, даже позвонила, но сегодня у меня нет телефона, мне нельзя звонить, запрещено выходить из дома? Промолчала: зачем ему чужие проблемы. Мы обсудили погоду, а потом он неожиданно начал петь какую-то жуткую песню про любовь, и эта его открытость, жизнелюбие и отсутствие скованности заставили меня улыбнуться. Я откинула голову на спинку сиденья и даже была счастлива.

Начало октября выдалось для меня не вполне арестным: я пару раз ходила знакомиться с заключениями экспертов, ездила в суд. Решено было в очередной раз подстричься, уж слишком отросли волосы. Неудобно стричь себя сзади, но в этот раз получилось неплохо.

Я очень люблю осень: это время спокойствия, тишины и гармонии. Поэтому, а еще по причине коротких прогулок было как-то хорошо на душе. Я даже разучила «лунную походку», или, как ее называют в профессиональной среде, глайд назад. У следователей в октябре тоже было хорошее настроение: Толмачев, который раньше отводил при встрече глаза, теперь вдруг вежливо со мной болтал, интересовался, как дети. Это было короткое теплое и солнечное бабье лето моего ареста.

13 октября я узнала о том, что моя двухлетняя племянница Полинка, дочь двоюродной сестры Ксении, больна раком. Надо было как-то помогать, собирать деньги, утешать тетю и сестру, но я связана по рукам и ногам. Накатила беспомощность и слабость, как после удара. Три дня я не могла заставить себя встать с дивана, просто не было сил, интереса к жизни. Провожала детей в школу и помогала им с уроками на автомате. Я даже немного испугалась, что это и есть депрессия, догнала меня спустя девять месяцев, а я не знаю, как с ней бороться. Полинке надо было помогать, у нее обнаружили саркому, это поважнее всего остального, поэтому с дивана я себя за уши вытащила. Открыли карту для сбора денег на имя моей мамы, Влада распространяла информацию в соцсетях, я контролировала, чтобы она ежедневно отправляла моей сестре отчеты о поступлении денег. Сбор шел медленно, но количество переводов не уменьшалось, что внушало оптимизм. Моя семья и все наши родственники, конечно, переводили по максимуму, потому что во что бы то ни стало надо спасти кроху.

Суд о продлении меры пресечения на этом фоне прошел для меня незаметно. Второй раз подряд заседание вела судья Снежана Федорова, женщина, от которой веет холодом. Запомнилось только, как уверенно следователь Кучин, а за ним и прокурор, и судья произнесли фразу «Я не считаю необходимым разрешать участковому врачу посещать несовершеннолетних детей Шевченко». Такое можно сказать, только вообще не имея сердца. Эти люди в погонах и мантиях напоминают мне хомячков, которые бегут в своем колесе, не замечая никого и ничего вокруг, жуют заслуженные зернышки, а потом снова в колесо и перебирать лапками. Арест продлили до 20 декабря, то есть до 11 месяцев.

На заседание пришли мои друзья. Говорить с ними нельзя, но просто стоять рядом без слов так уютно. Они болтают о всяких новостях, о фильмах, вроде бы между собой, но я-то понимаю, что это всё для меня.

Судебное заседание у меня, как и раньше, проходило в один день с продлением меры пресечения у замгубернатора Сидаша, обвиняемого в хищении средств из бюджета. Но кое-что поменялось: чиновнику разрешили прогуляться в суд самому, пешком, без инспектора. А меня доставили на служебной машине ФСИН. Это вызвало недоумение даже у сотрудников ФСИН, а мне оставалось только улыбаться.

Мне исполнилось сорок. Я не очень люблю свой день рождения. Просыпаешься утром, и вроде обычный день, но семья спросонья спешит тебя поздравить, и всем становится как-то неловко. А тут еще и сорок, и под арестом. Мне хотелось, чтобы этот день прошел как можно незаметнее, но не вышло. Друзья устроили флешмоб с поздравлениями в фейсбуке, Влада мне весь день их умиленно читала. Конечно, приехала Наталья Крайнова с подарками и цветами, записавшая для меня еще поздравлений на видео. Леша Прянишников прислал букет из Томска, незнакомые ребята из Питера прислали торт, вечером Коля Шатунов привез испеченные им самим пирожные, а напротив моего окна появился плакат «С днем рождения! Мы с тобой!» Я не могла никого поблагодарить, ответить, поэтому казалось, что я умерла и молча наблюдаю за всем со стороны.

Вечером мы узнали, что на счет клиники в Израиле, в которой лечится от рака моя племянница Полинка, поступило $ 30 тыс. от пожелавшего остаться неизвестным человека. Я прекрасно понимаю, кто этот человек, и буду благодарна ему всю жизнь. Лишь бы только Полина смогла жить.

25 октября состоялось заседание по апелляционной жалобе на продление домашнего ареста. Перед выходом из квартиры я обнаружила, что моего паспорта нет на привычном месте. Впопыхах схватила права. Мы смеялись с Владой, мол, как можно потерять что-то, не выходя из дома. Судили меня снова в один день с заместителем губернатора, на этот раз даже в одном зале и в одно время по расписанию. А сразу после нас продлевали меру пресечения бывшему мэру города Зверево, где находится интернат моей Алины, Зюзину.

В этот раз мою судьбу решала Мельникова Александра Николаевна, женщина в годах, с пучком на затылке, без грамма косметики. Я поняла, почему мне не нравится, когда меня судят женщины: они зачем-то с большим участием расспрашивают меня о семье и проблемах, делают вид, что им не всё равно, кивают в ответ или с сочувствием покачивают головой, дают надежду, а потом сухо зачитывают решение отказать, жалобу оставить без удовлетворения. Так и в этот раз. Очередной неприятный суд, снова ощущение, что ты испачкалась, и огромное желание убежать домой и спрятаться. Судьи мужчины не разыгрывают для меня драматических спектаклей, просто отказывают, не изображая сочувствия. Мне так легче.

Через пару дней Влада улетела в Москву: ее пригласили в Сахаровский центр на круглый стол ко Дню памяти жертв политических репрессий. Она очень боялась выступать, несмотря на то что уже читала речь в Бонне, а публики в этот раз было меньше и всё не так официально, но страх было не унять. Я переживала за нее. Ради этого мероприятия пришлось отменить ее поездку с классом в Адыгею. Мы с ней поговорили и решили, что московский круглый стол важнее. В итоге Влада, как всегда, справилась на отлично, волнение чувствовалось, но это не мешало, речь звучала искренне и трогательно. Эта поездка каким-то образом нас сблизила, мы стали еще роднее, еще бережнее друг к другу. С сыном Мишкой наоборот: он стремительно взрослеет, задает абсолютно взрослые вопросы, ставя меня в тупик, больше не достает игрушки, реже обнимается со мной, иногда забывает сказать свое «особенное спокойной ночи». Но меня это совершенно не огорчает: он и так слишком сильно ко мне привязан, и пора взрослеть. Так ему легче будет пережить долгую разлуку со мной.