«Потерять всё и даже больше».
Все мы со студенческой скамьи знаем, что нормы процессуального права применяются по состоянию на момент рассмотрения дела. Что же касается норм материального права, то они применяются в редакции, существовавшей на момент совершения нами тех или иных действий. Однако судьи на местах не всегда оказываются в состоянии отделить материальное от процессуального — и тогда судебная практика начинает выписывать кульбиты, так что законодатель уже не узнает свое детище.
Так произошло и с главой III.2 закона «О несостоятельности», посвященной привлечению к субсидиарной ответственности по долгам компании-банкпрота: как говорят авторы закона, они преследовали цель уменьшить количество необоснованных заявлений о привлечении к субсидиарной ответственности контролирующих должника лиц путем более детальной регламентации этого процесса. Но получилось ровно наоборот: указанные изменения привели к лавинообразному росту количества таких заявлений. Потому что вместо одной статьи закона появилось два десятка — богатый инструментарий в руках кредиторов. Появились новые презумпции, которые перекладывают бремя доказывания на защищающуюся сторону — лиц, контролирующих должника. И многие судьи, не разобравшись в том, относятся ли новые нормы к материальному или процессуальному праву, стали применять их ко всем вновь подаваемым заявлениям. Закономерно наблюдалось увеличение числа поданных заявлений о привлечении к субсидиарной ответственности практически сразу после принятия закона.
Напомню, что эглава III.2 была введена 30 июля 2017 года и заменила собой статью 10 закона о банкротстве. И самим законом 266-ФЗ, вводящем новую главу в действие, было указано, что ее положения применяются к заявлениям, которые поданы после 1 июля 2017 года. И вот, в 2018 году мы имеем уже двукратное увеличение поданных заявлений. И в такой же пропорции увеличилось число удовлетворенных заявлений: если в 2016 году удовлетворялось в среднем каждое шестое, то в 2018-м — каждое третье. И в 2019 году тренд сохранился: уровень 2018 года вполне достижим, и к концу года, скорее всего, будет даже преодолен.
Разработчики законопроекта предполагали, что детально урегулировав процедуру привлечения к субсидиарной ответственности, они покажут, что это далеко не такой простой процесс, он предполагает достаточно серьезную доказательную базу. Но в действительности вышло с точностью до наоборот: все обратили внимание на то, что законом установлен ряд презумпций (подтверждены ранее существовавшие и добавлены новые), которые перекладывали обязанность доказывания на контролирующих должника лиц. Ссылаясь на эти презумпции, кредиторы и арбитражные управляющие начали активно подавать заявления и фактически основывать свою позицию на фразе «а теперь докажите, что не виноваты».
И суды тоже зачастую разделяли эту позицию, что «стало легче, стало проще», и поэтому для контролирующих должника лиц жизнь усложнилась.
Судьи говорили так: «Какая разница? Ведь материальные основания ответственности, по сути, сохранились, изменились только какие-то процессуальные моменты, поэтому ничто не препятствует применению этой главы к отношениям, которые имели место в 2011-12 годах». Никоим образом этот вопрос не затрагивался Верховным Судом РФ, и на местах существовала неопределенность: какие же нормы применит суд в твоем конкретном споре: нормы статьи 10 или нормы главы III.2?
30 сентября 2019 года в одном из своих определений Верховный Суд РФ наконец-то осветил некоторые вопросы применения главы III.2. Он четко высказался, что по тем правоотношениям, которые имели место до 1 июля 2017 года, применение материальных норм главы III.2 является необоснованным. То есть, фактически ВС подтвердил всем известные правила действия норм во времени. Как воспримут это разъяснение суды на местах — покажет время. Но уже сейчас даже сам Верховный Cуд не является в своих актах последовательным относительно невозможности применения новых норм к старым правоотношениям. В его определениях точно так же встречаются ссылки на статью 61.10 или 61.11, например, по отношению к каким-то действиям или бездействию, имевшим место в 2014 году.
Второй частью этой позиции стало мнение ВС о том, что, несмотря на невозможность применения новых материальных норм к старым правоотношениям, те разъяснения из постановления Пленума ВС РФ №53, которое как раз было выпущено после выхода новой редакции закона о банкротстве — так вот, эти разъяснения вполне себе могут применяться и к положениям статьи 10 в ранее действовавшей редакции. Это обоснованная позиция, потому что это постановление содержит ряд довольно универсальных разъяснений. Но надо понимать, что применение этих разъяснений на местах уже имеет довольно трагикомические черты. Например, упомянул ВС в этом постановлении, что контролирующее должника лицо может быть освобождено от субсидиарной ответственности, если оно реализовывало экономически обоснованный план выведения должника из кризисного состояния.
И это привело к тому, что в некоторых спорах о субсидиарной ответственности появились документы, датированные 2010-1012 годами, которые так и называются: «Экономически обоснованный план».
То есть, люди в 2010 году обладали даром предвидения, и точно знали, как в 2018 году Верховный Суд назовет то спасительное средство, которое позволит им уйти от ответа.
Это, конечно, самые яркие перлы, но, тем не менее, словосочетание «экономически обоснованный план» очень часто встречается в судебных актах. Так что в целом, оценивая постановление Пленума как положительное, нельзя не отметить перегибы на местах, которые приводят к одному неприятному последствию — изменениям правил игры по ходу самой игры. Лица, которые совершали свои действия в 2009, 2010, 2011 году (а такие процедуры банкротства, ставшие результатом этих действий, сегодня не редкость) — они не могли знать, что их действия в 2018 году получат оценку иную, чем та, которая им давалась в момент совершения. Не оправдывая противоправные действия, хотелось бы сказать, что это серьезно вредит стабильности гражданского оборота. Когда правила игры меняются после того как ты делаешь свой ход, это, на мой взгляд, может вредить и экономике страны в целом, потому что мы пытаемся достичь какой-то стабильности, а правила меняются: то, что можно было делать лет 5-6 назад, теперь делать нельзя, причем настолько нельзя, что ты можешь потерять все и даже больше.
Наконец, третья довольно серьезная вещь, которую высказал Верховный Суд буквально в одном абзаце, это то, что, привлекая к субсидиарной ответственности по основанию невозможности удовлетворения требований кредиторов, суды должны исследовать причины банкротства должника, так как самим фактом привлечения контролирующего должника лица к субсидиарной ответственности суд отвергает действие иных причин, кроме действий этого самого лица (как то: экономические причины, воздействия третьих лиц и так далее).
Это достаточно важное разъяснение, хотя тоже непонятно, как оно найдет применение в повседневной практике. Поскольку, как правило, при рассмотрении подобных споров ни сторона нападающая, ни сторона защищающаяся, вообще не затрагивают вопрос причины банкротства должника. Никого не интересует, почему должник обанкротился. Всех интересует либо возможность привлечения к субсидиарной ответственности, либо возможность ухода от неё. Например, в случае непередачи документации арбитражный управляющий пишет: ;«прошу привлечь руководителя должника Иванова, за то, что он не передал документацию». Всё. На этом аргументация нападающей стороны заканчивается. Приходит Иванов, показывает акт приема-передачи документов — и на этом заканчивается его аргументация. А почему должник стал банкротом — Иванов тоже не говорит.
И в результате мы получаем совсем не то, что имел в виду закон 266-ФЗ, когда давал такой инструментарий для нападения и защиты, а получаем возню вокруг нескольких презумпций, которые освобождают от доказывания. Цель каждой стороны в процессе — освободиться от доказывания.
Потому что доказывание причин банкротства — достаточно сложная вещь, и никто не хочет себя ею обременять. Надеюсь, со временем — с повышением квалификации участников банкротного рынка — ситуация изменится. Впрочем, как водится у нас, строгость закона компенсируется необязательностью его исполнения. И все эти участившиеся случаи привлечения к субсидиарной ответственности отнюдь не приводят к более высокому проценту удовлетворения требований кредиторов. Поскольку чаще всего права требования к контролирующим лицам реализуются на публичных торгах, так как у таких лиц к тому моменту уже нет никакого имущества, исполнительное производство заходит в тупик, а инициировать процедуру личного банкротства кредиторам не всегда интересно и рационально. Поэтому, как нам говорит статистика, средняя цена реализации этих требований ниже 1% от номинала. В 2019 году была ситуация, когда процент составил почти 2,5, но это произошло за счет одних торгов, которые состоялись, но победитель договор так и не заключил. Достоверная же статистика колеблется вокруг 1%. То есть, кредиторы не стали получать больше, просто еще какому-то количеству лиц стало так же плохо, как и им: они тоже ничего не имеют, кроме каких-то долгов. Но к более эффективному прохождению процедуры это не привело.
