Портрет народовольца в молодости. Почему Егор Жуков для власти опаснее Навального
«Лишение права использовать коммуникационные сети», как формулируется в приговоре, здесь даже важнее самого условного срока — Егора Жукова преследовали за то, что он вел видеоблог на Youtube, блог политический и оппозиционный, хотя и вполне умеренный: Егор высказывался в пользу акций гражданского неповиновения, как раз осуждая политическое насилие; в этом блоге и содержался «экстремизм».
Жуков — далеко не первый студент, попавший под каток репрессивной машины, его дело — не первый громкий процесс даже в этом году, были уже и Иван Голунов, и Павел Устинов. Однако именно дело Егора Жукова отчего-то приобрело особенный резонанс в обществе: тысячи подписей под петицией с требованием освобождения, 612 (!) одних только поручителей, среди которых оказались не только главреды либеральных СМИ, но и вполне благонадежные деятели вроде актрисы Чулпан Хаматовой.
Причина, может быть, в возрасте обвиняемого (всего 21 год), может быть, в студенческой солидарности, может быть, в его имидже умного и перспективного юноши, или, скорее, во всем сразу — получилась такая очень медийная картинка хрупкого мечтателя под гусеницей танка. Но и настойчивое желание власти непременно отыскать для этого студента статью пожестче тоже на первый взгляд невразумительно — блог Егора Жукова ведь тоже далеко не первый и не единственный оппозиционный блог в интернете, почему же именно его так хотели раздавить?
Давайте в поисках ответа посмотрим на последнее слово Егора Жукова на судебном процессе: речь, которая произвела впечатление, кажется, на всех, кто ее слышал и читал. «Существующая в стране обстановка уничтожает любые возможности для человеческого процветания... Наше общество разделено на два уровня непроницаемым барьером. Все деньги сконцентрированы сверху и их оттуда никто не отдаст. Снизу же, без преувеличения, осталась лишь безысходность...», — сильные слова не обвиняющего, но обвинителя.
А вот другая цитата. «Я, разумеется, протестую против всех общественных перегородок, сословных и классовых, на которых зиждется возможность эксплуатации человека человеком», — эти слова взяты из последнего слова народовольца Андрея Желябова. Поставленные друг за другом, два отрывка как будто составляют единую речь, хотя их разделяет почти 140 лет.
«Мы решились действовать во имя сознанных народом интересов, уже не во имя чистой доктрины, а на почве интересов, присущих народной жизни, им сознаваемых», — это Желябов. «Единственный традиционный институт, который подлинно чтит и укрепляет нынешнее российское государство — это самодержавие, которое норовит сломать жизнь любому, кто искренне хочет добра своей родине», — это уже Жуков. «Представители промышленных классов не чужды нам, пока не осуществились у нас гарантии для развития свобод, прав личности, образования. Они равно с нами нуждаются в падении самодержавия, в правосудии, веротерпимости, в знаниях, в праве бюджета и контроля и развитии внутреннего рынка», — снова Желябов. У каждого из авторов нет практически ничего, чего не мог бы сказать другой.
Еще несколько слов из речи Андрея Желябова, благодаря которым станет понятно, что же такого страшного увидела власть в Егоре Жукове: «...русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами, в нашей деятельности была юность — розовая, мечтательная, и если она прошла, то не мы тому виной ... мы избрали одно из средств, именно положение рабочего человека, с целью мирной пропаганды социалистических идей. Движение — крайне безобидное по средствам своим, и чем оно окончилось? Оно разбилось исключительно о многочисленные преграды, которые встретило в лице тюрем и ссылок. Движение совершенно бескровное, отвергающее насилие, не революционное, а мирное, — было подавлено ... я оставил бы эту форму борьбы насильственной, если бы только явилась возможность борьбы мирной, т. е. мирной пропаганды своих идей, мирной организации своих сторонников».
Народовольцы убили царя и были казнены; Егор Жуков никого не убивал, но очевидно, что в глазах государства он всего лишь находится в том самом периоде «розовой, мечтательной юности», а значит, когда-нибудь непременно «метнет бомбу». Жуков выходил на площадь как сторонник Алексея Навального, но он для власти гораздо опасней Навального — «прекрасная Россия будущего» для Навального лишь политтехнологический лозунг, а для Жукова и ему подобным студентам — предмет веры.
Еще одна цитата народовольца, последняя: «Не могу не признать того, что пока главный контингент революционеров состоит из молодежи дворянского сословия, в силу, конечно, того, что они одни имеют возможность получать образование и проникаться, следовательно, идеями, провозглашаемыми нашими великими мучениками-просветителями». Желябов был старше Жукова, его казнили в 29 лет. Однако среди «первомартовцев» был один, Николай Рысаков (тот, что совершил в тот день первое неудачное бомбометание) — тому было всего 19.
Условный срок — слабый признак того, что власть скрипя зубами, но все же старается хоть немного усваивать исторические уроки, хотя и все равно беспрестанно срывается на неадекватно жесткие приговоры. Заходить снова на уже известный круг до дрожи страшно, но никаких других вариантов власть упорно не видит — революционерам, как известно, свойственно будить друг друга по цепочке до самого финала, ненависть к ним — имманентное свойство любой власти.
Пока власть следует этой цепочке, она сама и предопределяет ее повторение; можно было бы шагнуть в сторону и предотвратить насилие путем перехода к искренним демократическим институтам, то есть сделать то, о чем просил и предупреждал еще Желябов, однако мы, видимо, слишком сильно уважаем нашу историю, слишком заворожены ее величием, чтобы не попробовать дать ей еще один шанс.
Фото: Глеб Щелкунов/Коммерсантъ
