Обесцененный мир

В Швейцарию ни Путин, ни кто-либо еще из России не поехал. Во-первых, потому что не приглашали. Что может показаться странным, ведь трудно говорить о достижении мира без одного из основных участников конфликта. К тому же и президент Швейцарии Виола Амхерд, и германский канцлер Олаф Шольц, да и все остальные признавались, что без этого мирный процесс немыслим.

С другой стороны, если стороны заранее не сообщили о принципиальной готовности двигаться навстречу друг другу, то и приглашать бессмысленно, и ездить. Это наверняка понимали и в Женеве, и в Киеве, и в Москве. И даже в Пекине — китайская делегация в Швейцарию прибыть собиралась, но затем решила не ехать.

Российский президент всё равно как бы заочно поучаствовал в конференции: накануне на встрече с руководством МИД он изложил свои условия. Они никак не изменились по сравнению с ранее сделанными заявлениями. Кремль по-прежнему хочет целиком четыре области (не считая, разумеется, Крыма), фиксацию нейтрального статуса Украины и отмены всех санкций.

То, что на Западе и в Киеве с ходу назвали предложение ультиматумом и отмели, неудивительно. Существенных предложений со своей стороны Путин не сделал. То есть он перечислил, чего бы хотел получить, но не сообщил, что за это готов дать, кроме прекращения огня, что делает озвученные условия предложением просто сдаться на милость победителя. Только пригрозил, что дальше будет хуже, и если на его предложение не согласятся, то следующее уже будет совсем другим. Не вполне ясно, правда, кто именно должен соглашаться: Владимира Зеленского в Кремле, как известно, за легитимного президента больше не держат и хотят вести переговоры только со спикером Верховной Рады Русланом Стефанчуком.

Главная проблема тут в том, что сам спикер главой государства себя не считает и приказа об отводе войск отдать не может. Украинская конституция, может быть, и продлевает его спикерские полномочия на период военного положения, но верховным главнокомандующим его не делает. А если такой приказ отдаст Зеленский, то он, в соответствии с мнением Москвы, будет являться нелегитимным и, соответственно, не подлежащим выполнению. Замкнутый круг какой-то получается.

Участники швейцарского саммита тоже не удивили строгостью. В итоговом коммюнике они, правда, подтвердили приверженность «территориальной целостности всех государств, включая Украину», что, видимо, можно считать за робкий ответ на притязания Путина. Но вообще призвали лишь вернуть Украине контроль над Запорожской АЭС и доступ к черноморским и азовским портам, а также обменяться всеми военнопленными.

Всё остальное договорились обсудить в следующий раз, да и этот документ подписали не все. Индия, Саудовская Аравия и Бразилия, например, не сделали этого. Зато подписали Сербия, Венгрия, Словакия и Турция.

То есть с той стороны тем более не было сделано попытки как-то заинтересовать Путина хотя бы в диалоге, не то что в прекращении боевых действий. Точно так же непонятно, что получит Москва от того, что вдруг согласится вывести свои войска из четырех областей. Отмена санкций упомянута Путиным в ряду требований, но не похоже, ни чтобы он этого добивался во что бы то ни стало, ни чтобы это кто-то вообще ставил на кон.

Потенциальным участникам переговоров, выходит, нечего друг другу предложить. У них нет ничего, что могло бы оказаться по-настоящему ценным для другого, по крайней мере пока. Сейчас все считают, что мир — это то, что бывает только после победы. И только победитель может установить его условия. Такой подход значительно усложняет процесс.

Обыватель смотрит на всё это с тоской (если вообще еще смотрит). Ему более-менее давно понятно, что драться будут, пока есть силы, и даже после формального подписания какого-то документа никто не возьмет назад тонны оскорблений, брошенных за последние два года, и никакой документ не восстановит доверия и взаимодействия, то есть «реального» мира как раз не наступит еще долго. А еще он, обыватель, всё больше верит в то, что раз никто ничего ценного никому не предлагает, значит, от состояния войны никто ничего и не теряет. Зачем, думает он, нужен мир, от которого нет никакой особенной пользы.

Мир сам по себе вдруг перестает быть ценностью, а тезис «война — это плохо», казавшийся аксиомой, оказывается под серьезным испытанием. В конце концов, этот тезис молод, он появился уже в эпоху мировых войн, когда сражения превратились в многодневные мясорубки и приводили целые страны к катастрофам, а до того ведение войн веками считалось нормой и не вызывало в обществе вопросов.