Фото: Александр Миридонов / Коммерсантъ
Стремительное схлопывание российского медиапространства — одна из ярких примет создания «новой нормальности»; не единственная, конечно, а главная ли — о том не журналистам судить. В реалиях боевых действий, буквально ведущихся в соседней стране, а фигурально — в планетарном и цивилизационном масштабе (так представляют дело околокремлевские идеологи), свобода слова оказывается мешающим, бьющим по ногам грузным хвостом, теперь уже можно сказать пережитком прошлого (read in english).
Заблокированы «Эхо Москвы» и телеканал «Дождь» (включен Минюстом в реестр СМИ — иностранных агентов). Многие редакции, в том числе крупные, авторитетные объявляют о приостановке работы, поскольку не видят возможности работать в объявленных властями условиях, среди них Znak.com, Русская служба Би-би-си. Редакция The Bell сообщила о полном прекращении освещения «специальной военной операции» на Украине. Другие СМИ столкнулись с блокировками, как, например, «Медуза» (включена Минюстом в реестр СМИ — иностранных агентов, а также признана нежелательной организацией), та же Би-би-си и почему-то The Village.
Цензура — непременный атрибут военного времени. Кроме задачи просто предотвратить случайные утечки информации о войсках и вооружениях, для государства в этот момент становится жизненно важной задача поддержания в обществе боевого духа и недопущения панических настроений. Врага нужно убедить в полном единстве противостоящего ему народа, в том же надо убедить и сам народ.
В таких условиях объективность просто не нужна. Вообще военное противостояние для любого государства является вопросом существования, и ради этого оно задействует те механизмы, которые в мирной жизни неприменимы.
Все мы читали про авантюрные похождения военкоров во время войны с турками на Балканах в акунинском «Турецком гамбите», но в начале XX века их свобода уже была заметно ограничена. Цензура любой военной информации была введена в России в 1904 году. А по принятому в 1912 году Положению о военных корреспондентах никто кроме них не имел права сообщать информацию о положении дел на фронте. Работать журналисты могли только с разрешения Генштаба, со свидетельством о благонадежности и внесенным залогом. Все журналисты и фотографы прикреплялись к военно-цензурному управлению, где должны были предварительно показывать свои публикации под угрозой на первый раз штрафа, а на второй — лишения статуса.
На следующий же день после вступления России в Первую мировую войну Николай II выпускает Положение о военной цензуре с длинным списком тем, запрещенных к публичному оглашению. Помимо собственно информации о состоянии войск и потерях, запрещалось говорить о волнениях среди жителей захваченных областей, а также «о предположениях и действиях армии и флота и о всякого рода военных событиях, а равно о всякого рода слухах, к ним относящихся». Несмотря на то, что формально допуск журналистов в войска разрешался, многие командующие армиями прямо запрещали это. Им, кстати, в местах ведения боевых действий давалось право закрывать любые издания, которым они, естественно, пользовались.
Сугубо военными целями дело не ограничивалось уже тогда: цензорам указывалось обращать внимание и на «политику» в письмах и публикациях. Цензура касалась не только СМИ: всякий «виновный в возбуждении к прекращению войны в публичной речи, или докладе, или в произведениях печати, произнесенных или выпущенных в свет по объявлении мобилизации, или во время войны» подлежал тюремному заключению на срок от 2 до 8 месяцев (а не на 15 лет, как сейчас), потому что антивоенную пропаганду государство считает в такое время не просто нарушением, а предательством.
С другой стороны, и для СМИ одной только цензурой проблемы не исчерпывались. Возникли перебои с бумагой и финансированием. «Разразившаяся во втором полугодии европейская война поставила в совершенно безвыходное положение почти все петроградские ежемесячные журналы», констатировали в подписной листовке издатели «Новой жизни» и «Свободного журнала» в 1914 году.
Однако, решая задачу всеобщей защиты и укрепления, государство сталкивалось с другой проблемой — обратной связи между фронтом и тылом. Всякому солдату хочется сообщить родным сведения о себе, а родным, естественно, очень хочется такие сведения получить. Обществу в целом также чрезвычайно важно знать о ситуации на передовой. Чем дольше боевые действия затягиваются, тем острее становится потребность в информации, официальные коммюнике, как правило, не способны удовлетворить ее, что чревато падением морального духа, то есть тем, от чего как раз пытались уйти.
Не менее важно и то, что власть тем самым также лишала себя возможности слышать настроения в обществе, которые на протяжении военных лет, как известно, значительно изменились, и вовремя реагировать на них.
В годы уже Второй мировой войны цензура, конечно, тоже действовала. Но советской власти было проще: по поводу целей и задач ВОВ в обществе существовал полный консенсус; во-вторых, в стране к тому времени уже в принципе отсутствовали круги, которые хотя бы теоретически могли заикнуться о её прекращении (если даже вести речь не о Великой Отечественной, а о предшествовавшим ей походе в Польшу или присоединении Прибалтики и Бессарабии).
По-настоящему военной цензурой сегодняшнее положение дел, наверное, назвать нельзя, собственно, и само-то слово война Роскомнадзор не приветствует. Видимо, это также стоит назвать «специальной операцией в области медиа». В отличие от предыдущих эпох информация в наши дни распространяется уже не на бумаге, а в электронном виде, который контролировать сложнее, чем физические носители.
Стоило только дойти до предположения, что для полной картины государству потребовалось бы сегодня заблокировать соцсети, как пришла новость о блокировке Роскомнадзором соцсетей — Facebook и тут же Twitter. YouTube, видимо, на очереди. Как оказалось, подготовка к «суверенизации Рунета» была серьезной, и заблокировать крупнейшие сервисы оказалось возможно буквально поворотом ключа.
Однако полностью перекрыть интернет-каналы пока не представляется возможным. У следящих за ходом спецоперации граждан нет дефицита в разнообразных телеграм-каналах, нон-стоп бомбардирующих читателя сводками неизвестной степени достоверности, но способными завести эмоционально. Их аудитория представляется даже большей, чем у несчастного «Дождя» (включен Минюстом в реестр СМИ — иностранных агентов).
Складывается странная картина. Параллельно существуют две медиареальности: в одной, легальной, информация скупа и однообразна, зато в нелегальной наблюдается ее наглядный переизбыток. Как на черном рынке, там можно найти всё что угодно на вкус читателя, хотя никто не отвечает за качество. Неизбежно появляющиеся в таких условиях слухи обычно оказываются куда более невероятными, чем любые сведения даже от оппозиционных СМИ, но их проконтролировать уже куда сложнее.
Последствия окажутся, скорее всего, разрушительными для российской медиаотрасли в том виде, в каком она существовала до сих пор. Прекратившим или хотя бы приостановившим свою работу редакциям трудно перезапуститься — разбегаются сотрудники, отвыкает аудитория. Пока грохочут разрывы снарядов, тишину трудно заметить, но когда они прекратятся, она станет оглушающей.
