Мундир президента. Противостоять Западу Путин собрался вплоть до «биологического» конца
Если рассмотреть интервью Владимира Путина американскому каналу NBC как попытку заставить российского президента вслух дать какие-то обещания перед встречей с Джо Байденом, то от таких ловушек он ловко увильнул. Зато Путин неожиданно уточнил свое политическое завещание.
Предстоящий саммит Владимира Путина и Джо Байдена вполне тянет на звание исторического, как, в принципе, любая двусторонняя встреча советских или российских руководителей с американскими коллегами; не так уж много их и было, и каждый раз они становились знаковыми в отношениях. К встрече, естественно, готовились и в России, и на Западе, подавали разнообразные сигналы, зондировали почву — вот и
интервью Путина своему излюбленному американскому каналу NBC (это уже третье большое интервью этому телеканалу) выглядело как своего рода стресс-тестирование позиций российского президента для американских медиа.
Оно прошло, конечно, в целом в том же ключе, что и все предыдущие интервью Путина западным СМИ и NBC в частности: журналист Кир Симмонс стойко старался держаться даже агрессивнее, чем его предшественники, но на все политические вопросы, связанные с Навальным, оппозицией, хакерами, то есть всем тем, чем возмущается Запад, Путин традиционно реагировал в духе Фокса на допросе в МУРе: «Опять неувязочка, начальник. Это не мой почерк».
Здесь, впрочем, на этот раз интересны не столько ответы — они у Владимира Путина уже давно приготовлены по шаблону, сколько сами вопросы, их характер. На историческом саммите встречаются два президента крупнейших стран, и одного из них перед встречей спрашивают в лоб: «Вы убийца? Вы приказывали убивать? Вы диктатор? Вы помогаете нашим врагам?»
Кира Симмонса интересует, а не с убийцей ли и бандитом встречается его собственный президент. Путину явно неприятны такие вопросы: «чушь, чушь, чушь» то и дело восклицает он. В этих возгласах читается раздраженное недоумение: как вообще можно спрашивать президента, не убийца ли он? Разве спрашивал об этом Рузвельт Сталина или Кеннеди Хрущева? Сталин не раз беседовал с американскими журналистами, и даже его никогда не спрашивали, а не диктатор ли он, случайно, — только о вопросах большой международной политики. Во времена холодной войны на советских руководителей не накладывали персональных санкций, что бы они ни делали, хотя общие экономические санкции время от времени применялись.
Конечно, если слишком часто примерять воображаемый мундир Сталина или хотя бы Брежнева, рано или поздно начинаешь недоумевать, почему все остальные не собираются участвовать в карнавале на историческую тему и не принимают игру всерьез. Однако дело даже не в том, что СССР определял себя как идеологически отдельное общество принципиально иного типа, и ровно поэтому к нему не предъявлялись западные требования, в то время как современная Россия как раз остро желает считаться частью Европы, и российские элиты, в отличие от советских, связаны с Западом тысячами нитей, а в том, что на Западе общество значительно изменилось за последние 70 лет, стало полноценным политическим актором, и теперь оно предъявляет лидерам совсем другие требования, ставит им условия, а Россия продолжает одиноко парить на платформе Ялтинской конференции.
Позиция, на которой настаивает Путин, остается неизменной: ему нужны гарантии, лучше всего письменные, полного невмешательства во внутренние дела страны при том, что трактовка понятия «вмешательство» остается за самой этой страной. Когда он рассказывает о своем видении оппозиционной активности — «структуры так называемого гражданского общества финансируются из-за рубежа, готовятся соответствующие программы действий, активисты проходят подготовку за рубежом», — он, по сути, пересказывает
ответ Сталина Рою Говарду: «Разве нет американских граждан, сочувствующих белогвардейским эмигрантам, которые ведут пропаганду за капитализм и против Советов? Стало быть, о чем же речь? Речь идет о том, чтобы не помогать этим лицам, не финансировать их деятельность. Речь идет о том, чтобы должностные лица обеих стран не вмешивались во внутреннюю жизнь другой страны». Представить, что политические процессы могут быть инспирированы не должностными лицами в конечном итоге, Путин не может, но зато имеет возможность обвинить ровно в том же оппонента, демонстративно указывая на отсутствие публичных доказательств в подозрениях, регулярно выдвигаемых в адрес российских хакеров.
Если рассмотреть интервью как попытку заставить Владимира Путина вслух дать какие-то обещания перед встречей с Байденом — такие, на основании которых можно было бы сравнить результат встречи с ожидаемым, то от таких ловушек российский президент ловко увильнул. Что вы думаете об ущемлении уйгуров в Китае? Ничего об этом не слышал. Вы можете пообещать, что Алексей Навальный покинет тюрьму живым и здоровым? Так это не от меня зависит. Вы готовы дать обязательства не вводить войска на территорию Украины? А разве мы когда-нибудь говорили об этом? В политике неуместно сослагательное наклонение, говорит Путин. То есть надо будет — введем, не сочтем нужным — не введем, о чем разговор. Умрет Навальный в заключении — на то воля божья, так получилось.
Если же Кир Симмонс хотел проверить, изменился ли Путин в чем-то, готов ли перед историческим саммитом в чем-то подвинуться, ответ также очевиден. По большому счету, нет, не готов. Он обозначил несколько тем, которые, в принципе, с его точки зрения, обсуждаемы, например совместная работа в области кибербезопасности, но, с точки зрения США, это, видимо, воспринимается как шантаж, когда некто сначала создает проблемы конкуренту, а потом обещает их исправить в обмен на преференции. И даже если два президента смогут здесь сделать какие-то синхронные заявления, то, скорее всего, любое сотрудничество в сфере кибербезопасности будет изначально пониматься сторонами только как платформа для последующих обвинений в нарушениях договоров.
А вот российский читатель между строк может отыскать в интервью несколько новых сюжетов. Например, о том, что Владимир Путин, как выяснилось, за всё время своего президентства толком никогда не интересовался положением дел в исправительной системе: когда-то, «еще в Петербурге», признался Путин, он как-то раз побывал в местах лишения свободы, и состояние медицинской службы на него «произвело тяжелое впечатление». Еще в Петербурге — это значит середина 1990-х, однако что там делается сейчас, он не в курсе; только надеется, что с тех пор, наверное, что-то изменилось к лучшему, хотя, может, и не изменилось.
И еще пару любопытных оговорок президент допустил, рассуждая о политическом будущем России и себя лично. «Когда-то, разумеется (это естественный процесс, биологический), нам всем будет замена: и вам на своем месте, и мне на своем», — говорит он, и указание на «биологические» причины смены власти здесь звучит как обещание править до конца жизни. Что же касается преемника, то, по словам Путина, он поддержит человека, в котором также увидит готовность «положить на алтарь Отечества не просто годы, а всю свою жизнь». По всей видимости, и преемник Путина, по его замыслу, должен будет править страной точно так же, как Путин, и тоже до своего «биологического» конца.
В свете этих оговорок нежелание Путина меняться ради каких-то сиюминутных саммитов вполне объяснимо: он и правда, похоже, уверен, что у него впереди практически вечность, учитывая политические реинкарнации (он ведь и сам в чем-то видит себя реинкарнацией). Вечность, какой нет ни у Байдена, ни у кого. Чужой мундир — такая уж штука: если он показался впору, так хочется, чтобы в нем и похоронили.
