Доигранная роль. Гибель Евгения Пригожина оставила много вопросов
Художник: Елена Бегма
Самое невероятное в истории трагического конца основателя ЧВК «Вагнер» Евгения Пригожина — это то, что за целые сутки после катастрофы самолета Embraer Legacy в Тверской области никто из официальных лиц или информагентств так и не осмелился произнести слова «Пригожин погиб», как будто само произнесение этих слов вслух означало что-то предельно бесповоротное, какое-то проклятие.
Даже Владимир Путин, лишь к вечеру следующего дня откликнувшийся на происшествие, сформулировал обтекаемо: «Если там находились, а первичные данные говорят о том, что там находились сотрудники компании «Вагнер», я хотел отметить, что эти люди внесли существенный вклад в наше общее дело борьбы с неонацистским режимом на Украине, мы об этом помним, знаем и не забудем».
Если! Подтвердил так, что как бы и не совсем подтвердил. После этого президент произнес панегирик и в адрес лично Пригожина, отметив, что тот был человеком сложной судьбы, но талантливым. Однако и форма «был» не связывалась напрямую со смертью анонимных «сотрудников», будто бы Пригожин, как персонаж популярного сериала, погибнув, не погиб на самом деле, а вернется в следующем сезоне благодаря изворотливости сценаристов.
Пока по телеграм-каналам уже носилось «тела опознаны», «в окружении подтверждают», «тело Пригожина находится в Тверском областном бюро судебно-медицинской экспертизы — источник», а к «Вагнер-центру» в Петербурге уже несли гвоздики, на лентах информагентств по-прежнему значилось лишь «числился среди пассажиров разбившегося самолета».
А что, если двойник? А что, если по чужому паспорту? А что, если в последний момент сел в другой самолет? А вдруг инсценировка? Так думали все, не осмеливаясь произнести окончательных слов. Хотя пассажиров было всего 10, и, конечно, все они были быстро опознаны, тем более что список пассажиров с самыми главными фамилиями Пригожина и командира «Вагнера» Дмитрия Уткина Росавиация обнародовала быстро.
Потому что если да, он, то дальше следуют какие-то совсем странные, сложные и небезопасные выводы. До сих пор никем не озвучена официальная версия случившегося, а Следственный комитет возбудил дело по совершенно нелепо выглядящей в данном случае статье «нарушение правил безопасности движения и эксплуатации воздушного транспорта». В случаях, например, покушений на Захара Прилепина или Владлена Татарского сомнений не было — теракт. А здесь какая-то неуместная нарочитая скромность. Никто из официальных лиц не обвинил даже украинских диверсантов, хотя, казалось бы, кого еще? Версию, очевидно, еще составляют, и непривычный вакуум вокруг расследования (обычно разнообразные мелкие детали все-таки непрестанно просачиваются в СМИ) говорит о том, что она должна быть выверенной.
Версия должна отвечать на многие вопросы. Если диверсанты, то как они осуществили свой замысел? Евгений Пригожин прекрасно знал, какую ценность представляет его голова для Киева, и охраняли его, надо полагать, по высшему разряду, да и столичный аэропорт — явно не то место, куда должно быть просто проникнуть диверсанту. Случайный выстрел систем ПВО, как предполагали самые-самые первые сообщения? Но здесь вопросов еще больше. Бизнес-джет довольно сложно принять за беспилотник, а если и так, то каковы теперь гарантии для других гражданских самолетов, пролетающих над центральной Россией?
После слов Путина, которые все-таки наверняка можно понять как аномально затянувшееся и немного спотыкающееся, но подтверждение, нужно объяснение произошедшего. В соцсетях сразу после новостей о катастрофе слишком много пользователей стало выкладывать фрагмент интервью президента Андрею Кондрашову, в котором он сообщает, что единственное, чего не может простить в жизни, — это предательства. А ведь именно предательством президент назвал попытку вооруженного мятежа ЧВК «Вагнер» в конце июня.
Да не в смерть Пригожина отказывались верить журналисты, чиновники и обитатели соцсетей, а в ее причины. Поверят ли эти пользователи, например, в версию о «нарушении правил безопасности эксплуатации воздушного транспорта», сказать сложно. Самолеты вообще крайне редко разрушаются прямо во время полета на высоте. Очевидно, какая-то официальная версия появится, но дело в том, что в России важно не столько то, что произошло, сколько то, во что верят люди. А верят в то, во что внутренне готовы поверить, отвергая то, во что верить не хотят. Именно поэтому порой прокатывают даже странные версии резонансных событий, и поэтому же может не прокатить даже хорошо продуманная. Составить заявление-некролог так, чтобы не соврать в нем самому себе и своей уверенности, — задача нетривиальная, вот и нет заявлений.
Арестован Игорь Стрелков, теперь погибает Евгений Пригожин. Оба они, хоть и не переваривали друг друга, были флагманами радикалов, старавшихся быть патриотами вне государственной системы, представляли — в своем, может быть, понимании, но у этого понимания имелись основания — народ, который если и двигается параллельно желаниям властей, то только потому, что это власти вдруг срезонировали с народными чаяниями, а не наоборот, а значит, может указывать властям на их ошибки. Многие, естественно, тут же вспомнили и о судьбе командиров ополчения донбасской кампании 2014 года, от Мозгового и Дремова до Моторолы-Павлова и Захарченко: странные неожиданные смерти, зато военные почести и названные в их честь улицы.
Народные трибуны, «красные комдивы» — вот роль, которую они играли, а у таких людей не так уж много вариантов жизненного сценария. Можно успеть героически погибнуть и остаться символом, как Чапаев, можно отправиться в застенки и там сгинуть, как Блюхер или Якир, а можно, как Буденный, остаться живым и при регалиях, но превратиться со временем в никому не нужного комического персонажа. В каком-то смысле остаться Чапаевым даже лучше для истории.
Не будем, конечно, забывать, что и для Киева Пригожин был целью приоритетной, о чём объявлялось. Однако в последние недели жизни, перед мятежом, Пригожин позволял себе слишком многое; он вторгся в умиротворенную российскую политику с острыми оценками, выйдя за пределы отведенного ему военного пространства. Мятеж многими и был воспринят как акт воплощения этих взглядов и потому получил молчаливую поддержку обывательских трибун. Вероятно, популярность Пригожина, как и Стрелкова, настораживала Кремль. Сквозь эти взгляды, сквозь недовольство недостаточно напористой и недостаточно эффективной, по мнению радикалов, политикой Кремля уже проглядывало недовольство и в среде военных, а за ним мерещилось уже что-то совсем мрачное и нежелательное. Этот радикализм никуда не делся, он лишь потерял хорошо слышимый голос, и какие формы примет теперь, никто не сможет предсказать.
