Борис Вишневский*: "Он был человеком мира и никогда не начал бы войну"

Ушёл Михаил Сергеевич Горбачев — человек, изменивший страну и мир.

Были времена, когда я очень критично его оценивал, но давно понял: то, что он сделал хорошего, многократно перевешивает его ошибки.

Да, были Тбилиси, Вильнюс и Баку. И попытки согнать академика Сахарова с трибуны Съезда народных депутатов. И «нам тут подбрасывают», и «происки антиперестроечных сил». И полуправда о Чернобыле. И отказ поддержать самоопределение армян Карабаха. И отказ от программы «500 дней».

Но если бы не Горбачев, не было бы ни свободы слова, ни освобождения политзаключенных, ни падения Берлинской стены, ни частной собственности и рыночной экономики, ни конкурентных выборов и многопартийности, ни открытия границ и прекращения гонки вооружений, ни ядерного разоружения, ни ухода из Афганистана. И отмены цензуры, публикации ранее запрещенных книг и появления на экране спрятанных на полку фильмов тоже не было бы.

И самое главное, именно при нём несогласие с властью на много лет перестало считаться преступлением. Хотя сегодня — вернулось…

Абсолютно ничто не заставляло Михаила Сергеевича начинать перемены в стране. Он еще много лет мог быть генеральным секретарем ЦК КПСС, которая была бы правящей партией. И он, в отличие от многих, остался крайне интересен и после потери власти.

Как только Ельцин потерял власть, интерес к нему резко упал. Как только ее потеряет Путин, будет ровно то же самое. Или это будет очень специфический интерес… А Горбачеву на протяжении 30 лет после потери власти было что сказать людям, и его хотели слушать.

Есть эпизод, о котором я очень люблю вспоминать, тем паче был свидетелем. В мае 1995 года в Петербурге, в Мариинском дворце, где работает наше Законодательное собрание, проходила конференция «10 лет перестройки». И на ней, конечно, основным докладчиком был Горбачев. Когда он закончил выступать, на трибуну вышел мэр Анатолий Собчак и заявил: «Мы выслушали традиционную по своей длительности речь последнего генерального секретаря, который всегда хотел только власти». Тут он чуть закашлялся и взялся за стакан с водой. В это время в зале поднялся Горбачев. «Эх, Анатолий Александрович, Анатолий Александрович! — сказал он. — Хотел бы я только власти, ты бы меня и сейчас встречал как генерального секретаря!» Раздался громовой хохот, Собчак поперхнулся, а Михаил Сергеевич усмехнулся и добавил: «Да, пожалуй, и не ты бы встречал».

И вправду, если бы Горбачев хотел только власти, теоретически он бы мог править страной как минимум до 2010-х годов. И его портреты носили бы на демонстрациях и вешали в руководящих кабинетах. И сборниками его речей были бы заполнены книжные магазины. Но он сделал другой выбор. Имея возможность не начинать никаких перемен, он решился на это, и последствия оказались глобальными.

И еще вспоминаю весну 1985-го, когда Михаил Горбачев приехал в Ленинград и, выйдя из машины, говорил с обступившими его людьми (попробуйте представить себе в такой ситуации Путина — разве что толпу будут имитировать сотрудники ФСО).

Именно тогда он произнес знаменитое «нам всем нам перестраиваться». Именно тогда возникло слово «перестройка», и через 2 года мы назовем так свой клуб, ставший точкой зарождения ленинградского демократического движения и давший дорогу в жизнь многим будущим известным политикам и журналистам.

Несколько раз мне приходилось встречаться с Горбачевым, однажды — записывать интервью. «Вы всё время меня торопили, — сказал тогда Михаил Сергеевич, — а я не мог быстрее, но не мог это объяснить».

Он знал, что любовь сильнее смерти. И не боялся демонстрировать свою любовь к жене, с которой был до последних минут. И выходил с ней гулять в любую погоду.

Он дал нам свободу и жизнь без страха. И надежду. И шанс, которым мы, увы, не смогли воспользоваться. А те, кто пришел ему на смену, стали уничтожать и надежду, и свободу.

Да, у Горбачева были ошибки, в том числе трагические.

Да, порой то, что он делал (или то, что не делал) вызывало раздражение и гнев.

Но я знаю совершенно точно: он был человеком мира. И, будучи главой государства, он никогда не начал бы войну.