Ян Рачинский: «Политические репрессии в нашей стране не закончились»

Прошлый год и начало года текущего запомнятся не только пандемией. На фоне скоротечно принятых поправок в Конституцию государство с новой силой взялось защищать историческую правду (в минувшем мае президент РФ подписал соответствующий закон). К концу года через Госдуму РФ пропустили целый пакет законопроектов, призванных ужесточить правила для НКО — иностранных агентов и пополнить их реестр не только организациями, но и гражданами. Соцсети и СМИ обязали выявлять и соответствующим образом подавать «запрещенный контент» под угрозой штрафов. Общественность назвала подобную законотворческую активность «взбесившимся принтером», а сами инициативы — репрессивными. Какие тенденции в политической жизни страны обострил 2020 год, «Новый проспект» обсудил с Яном Рачинским, председателем правления Международного историко-просветительского, благотворительного и правозащитного общества «Мемориал». Это одна из первых независимых российских организаций, которая занимается возрождением памяти о жертвах политических репрессий в СССР (с конца 1980-х годов), правовой защитой политзаключенных и преследуемых по политическим мотивам граждан уже современной России. С 2013 года «Мемориал» объявлен иностранным агентом. И сам закон об иностранных агентах, и собственное включение туда в «Мемориале» считают антиконституционным.

Историческая память в эпоху пандемии

Сообщение (материал) создан и (или) распространен юридическим лицом, выполняющим функции иностранного агента, и (или) российским юридическим лицом, выполняющим функции иностранного агента*.
*Почему мы опубликовали эту сноску? Данное указание является обязательным для СМИ в соответствии с Приказом РКН№ 124 от 23.09.2020 

— Насколько можно понять из разных высказываний первого лица государства и его ближайшего окружения, главная ценность для них — государство как таковое. Оно сакрально, оно непогрешимо, оно всегда было прогрессивным и справедливым. Случались отдельные недостатки, но это объяснялось проблемами отдельных личностей. Это старая концепция «искажения социалистической законности». Формулировка, прежняя по сути, воспроизводится другими словами, но с тем же смыслом. И это главная проблема: если смотреть на советскую историю беспристрастно, то неизбежно придется признать, что государство было преступным. Не было в мировой истории другого государства, которое в мирное время сотнями тысяч заочно приговаривало бы к смерти собственных граждан по вымышленным обвинениям. Но многие ведь даже не осознают, что на деле значит эвфемизм «политические репрессии». Не понимают, что внесудебные органы выносили смертные приговоры заочно. Однако признать государство преступным для нынешней власти — это поставить под сомнение собственную непогрешимость.

Репрессии и преступления против собственных граждан не укладываются в предлагаемую сегодня концепцию истории, которой надлежит гордиться. С этим связано и выпячивание войны, главным образом победы, а также подчеркивание исключительно преступлений гитлеровцев.

Неужели в советской истории мало поводов для гордости?

 — Можно вспомнить, конечно, полет Гагарина. Но этими двумя сюжетами (Гагарин и победа) исчерпывается то, что доступно для использования в сегодняшней пропаганде. А дальше возникает нервный для нынешних властей сюжет предвоенной истории и союза с Гитлером. Его действительно пытались даже запретить упоминать, однако после известной европейской декларации (резолюция Европейского парламента от 19 сентября 2019 года «О важности сохранения исторической памяти для будущего Европы». — Прим. «НП») делать это стало довольно трудно, потому что Европу в СИЗО не отправишь.

Зато появилась демагогия, переключающая акценты: мол, когда говорят, что Советский Союз вместе с Германией начал Вторую мировую войну, якобы оскорбляют память советских солдат. Хотя советские солдаты не принимали решений о пакте Молотова-Риббентропа, о расстреле военнопленных поляков. Не их идея была устроить эти народно-демократические режимы после войны — они не несут за всё это ответственности. Это всего лишь попытка спрятать государство за спинами советских солдат, которые действительно сражались героически. Никто не ставит под сомнение, что имел место подвиг народа. Но не подвиг государства! И тем более не подвиг партии, и уж точно не спецслужб, о которых в конце декабря прошлого года так вдохновенно говорил президент РФ (выступление на юбилее Службы внешней разведки РФ. — Прим. «НП»). То, что происходит в последнее время, — это попытки затушевать отрицательные моменты что в прошлом, что сейчас. Смысл в том, чтобы переключить внимание с преступлений государства на преступления гитлеровцев.

В связи с этим нельзя не вспомнить истории, когда 90-летних ветеранов вызывают в суды по делам о преступлениях нацистов…

— Да, возбуждение уголовных дел по фактам геноцида в Сталинграде, а до этого — в Ростове-на-Дону имеют ту же природу. Правда, когда говорят, что «рассекречены документы о преступлениях гитлеровцев», возникает вопрос: а почему они были засекречены? Ведь если вы скрывали информацию о преступлениях, то становитесь соучастниками. Второй вопрос — а что, собственно, здесь нового? По существу, всё это давно было известно. Потом, заявили об убийстве 1700 мирных жителей под Сталинградом. Но почему тогда не вспомнить о том, что за несколько лет до войны, в мирное время, доблестные органы НКВД расстреляли в два с половиной раза больше жителей только в Сталинградской области? Об этом почему-то молчат.

Тот же характер имеют и усилия РВИО (Российское военно-историческое общество под руководством экс-министра культуры Владимира Мединского. — Прим. «НП») в Сандармохе (мемориал в Медвежьегорском районе Карелии, созданный на месте расстрелов и захоронений жертв большого террора 1937–1938 годов. — Прим. «НП»), когда там разыскивают мифические захоронения красноармейцев, якобы расстрелянных финнами. Конечно, не исключено, что там есть какие-то красноармейцы, но только потому, что сразу после освобождения там очень активно действовали чекисты. Финские архивы открыты, в отличие от архивов отечественных. Поимённый список военнопленных составлен, вся деятельность финских лагерей задокументирована.

Дело Юрия Дмитриева

— Насколько я понимаю, они здесь скорее на подтанцовке. Действительно, то, что Сандармох приобрёл такое звучание, кому-то не нравилось, и по обычной своей методике интересанты стали переключать акценты: дескать, наши, конечно, вели себя нехорошо, но вот эти финские — страшные изверги. Сейчас вот безумные разговоры идут про какие-то крематории.

Раз уж кому-то так хочется сочинить «захоронения красноармейцев», почему нельзя сделать это где-то неподалеку, но не трогать Сандармох?

— Нет, сочинять довольно сложно, слишком хорошо все документировано у финнов. Поэтому гипотеза о наличии там захоронений красноармейцев строится на единственном допросе какого-то бывшего заключенного, который ничего определенного не говорит. Далее уже идет пришивание пальто к пуговице. Никакого документального подтверждения гипотезы Веригина и Килина (карельские историки Сергей Веригин и Юрий Килин. — Прим. «НП»), никаких документальных подтверждений нет и в помине. Нечего даже опровергать по существу.

Почему для преследования Юрия Дмитриева были выбраны именно такие мерзкие статьи? Чтобы общественность не спешила его защищать?

— Сама статья действительно удобна не только потому, что, как вы сказали, такие обвинения вызывают отторжение, но и потому что это означает закрытый процесс автоматически, что очень на руку стороне обвинения.

Каковы признаки того, что имеет место ложное обвинение по политическим мотивам?

— То, что дело Юрия Дмитриева сфальсифицировали, было понятно по многим признакам. Тем, кто был знаком с краеведом раньше, это было понятно сразу. А тем, кто не знаком, стало понятно после того, как следствие проводило довольно странные действия и экспертизу поручило известной заказными работами конторе (Центр социокультурных экспертиз, который счел 9 фотографий из 144 порнографическими; эта же организация занималась экспертизами по делам Pussy Riot и запрещенных в России «Свидетелей Иеговы». — Прим. «НП»). Есть же нормальная судебная экспертиза, в том числе государственная, где работают признанные специалисты. Но к ним не обратились. Этого достаточно, чтобы понять, насколько всё это было шито белыми нитками.

То есть холодный расчет?

— В том числе. Я не исключаю, что специального заказа на такую статью не было, но был заказ на то, чтобы просто утихомирить, так сказать, пресечь «шебуршение» в Сандармохе. Приезжают иностранцы, разговаривают про прошлую политику и про нынешнюю, и это совершенно было не по нраву властям. Неслучайно руководители любого ранга перестали приезжать на дни памяти.

А после ареста Юрия Дмитриева появились «утечки», когда материалы следствия стали появляться во вполне определенных изданиях и телеканалах («Россия 24», НТВ, «Рен ТВ» и др.). Не секрет, что корреспонденты этих каналов появляются внезапно на месте событий, о которых они бы знать не должны и не могут знать иначе, как от спецслужб. Довольно прозрачные связки. Они всегда появляются впереди прокуратуры и силовиков. Симптоматично, что более или менее серьезные ресурсы в этих помоечных вбросах стараются не участвовать, насколько мне известно.

Дальше, что тоже симптоматично, по делу с фотографиями Юрий Дмитриев дважды был оправдан. Это само по себе беспрецедентно — оправдания по такой статье крайне редки. Теперь то же самое обвинение предъявляют по третьему разу. Вопрос: а не должно ли быть каких-то ограничений по количеству требуемых оправданий? Но поскольку кассация будет не в Карелии, надеюсь, правда восторжествует.

Спецслужбы и «секретные» архивы

— Самую ценную информацию про спецслужбы, по моим представлениям, мы получили не столько из архивов самих спецслужб, сколько из архивов партийных органов, перед которыми эти спецслужбы отчитывались. Во всяком случае, большую часть. Эти архивы сегодня в основном доступны исследователям. Лишь сравнительно небольшая часть документов остается на секретном хранении.

Что касается архивов спецслужб, тут ситуация скорее противоположная. Да, сегодня можно получить доступ к архивно-следственным делам реабилитированных, если прошло 75 лет. Если эти дела переданы на госхранение, можно получить копии, а если не переданы, то копий сделать не получится ни за деньги, ни бесплатно — только родственники имеют право на их бесплатное получение.

Если же говорить про делопроизводство спецслужб, то это область весьма закрытая. Дело в том, что в нормальных архивах должны существовать описи с указанием всех имеющихся документов, даже нерассекреченных. Что касается ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ, мы толком не имеем даже перечня приказов, которые были изданы этими ведомствами. В открытом доступе его нет. Описей документов, хранящихся в архивах, тоже нет, во всяком случае, их, как правило, не дают. И когда спецслужбы говорят «а вы скажите, какой документ вам нужен, мы его посмотрим и рассекретим», мы часто даже и не знаем, что нужно истребовать, когда издан и как называется приказ или циркуляр.

Чем объясняется то, что в 90-е открыли архивы, а потом снова перекрыли к ним доступ?

— На самом деле доступ в архивы не был уж так хорош. Небольшой группе исследователей до середины 90-х годов действительно удавалось работать с этими архивами, но широкого доступа в архивы спецслужб не было. Архивная революция была связана, как я уже упоминал, с партийными архивами, которые открылись. А пока был жив Александр Яковлев (советский и российский политический деятель, академик РАН) удавалось получить что-то и из архивов спецслужб. Если вы посмотрите эти издания, то и в них многие документы публикуются не полностью, а с пропусками — это то, что удавалось отбить у этих ведомств.

В правовом государстве закон действует так: сроки истекли — будьте любезны предоставить всё в читальные залы. А если какие-то документы не хотите давать, то мотивировано обоснуйте, почему не хотите их показывать. У нас закон работает не так. Если сроки секретности истекли, документ должна сначала рассмотреть комиссия по рассекречиванию, но у нее уже нет никаких сроков и норм по принятию решения. После рассмотрения, может быть, документ рассекретят, а может быть, и нет. Выходит, чтобы закон работал, нужно получить соизволение начальства. Это, к сожалению, комплексная отечественная проблема, плохо поддающаяся лечению, и скорее усугубляющаяся в последние годы.

Например, какие-то документы НКВД удавалось выбивать только через высшую судебную инстанцию. Так, ФСБ отказывалась их рассекретить, заявляя, что закон о сроках секретности якобы не распространяется на эти бумаги, потому что они были созданы до принятия закона о государственной тайне. Конституционный суд оспорил эту позицию, однако позднее уже Межведомственная комиссия по защите гостайны продлила сроки секретности аж до 2040 года почти на все документы спецслужб. Почему так делается? Объяснение простое: серьезное рассекречивание этих бумаг поднимет много вопросов о качестве государства.

По политическим мотивам

— Знаете, репрессии понимаются законом и обществом либо очень узко, либо, напротив, слишком широко. Тем не менее наш правозащитный центр ведет список политзаключенных. В нем около 350 человек современных политзаключенных и более 400 преследуемых по политическим мотивам. Навальный был включен в список преследуемых. После необоснованного задержания в аэропорту и противозаконного ареста, естественно, он попадает в список политзаключенных.

Даже на общем невеселом фоне нарушения и процедуры, и закона в деле Навального поразительны. Особенно этот «суд на пеньке»: выездное безо всяких оснований заседание «суда» в полицейском участке, без предварительного оповещения подсудимого и адвоката, без прессы на «открытом» заседании — в общем, не суд, а чекистская спецоперация.

В тот же день, когда «судили» Навального, был оглашен и приговор Азату Мифтахову (аспирант МГУ, математик Азат Мифтахов был приговорен к 6 годам лишения свободы по делу «о разбитом окне в офисе «Единой России» и якобы попытке его поджога; единственное доказательство вины аспиранта — показания засекреченного свидетеля; академическое мировое сообщество выступило в защиту молодого ученого, правозащитный центр «Мемориал» признал его политзаключённым. — Прим. «НП»)...

— Тоже вопиющий и по бездоказательности, и по несоразмерности наказания приговор. То, что политические репрессии в нашей стране не закончились, однозначно.

Самое яркое, наверное, проявление таких репрессий — преследование Свидетелей Иеговы. Их сажали и в Советском Союзе, и в Третьем Рейхе. В 1991 году их реабилитировали в России по закону о реабилитации. Теперь они снова оказываются в заключении за убеждения. И это самый отчетливый и бесспорный сигнал о направлении движения. Думаю, здесь Владимиру Владимировичу и нечего было бы ответить (на пресс-конференции). Но его не спросили.

Иностранные агенты и лицензии для просветителей

— Это попытка введения единомыслия в России, по крайней мере в исторической сфере. Она действительно опасна, потому что это неизбежно распространяется на все гуманитарные науки. В будущем, вполне вероятно, распространится и на естественные науки, где могут повториться споры о креационизме и прочие чудеса. Возрождается двоемыслие, цензура, что было характерно для советского времени. Мы видим тенденцию и попытки насаждения нового невежества. Но невозможно двигаться вперед, что-то строить, не понимая, на какой почве ты стоишь. Это, на мой взгляд, главная опасность. Точно так же, как постепенное исключение возможности критического высказывания о власти, как законы об иностранных агентах и о клевете в интернете — это всё законы с сознательно резиновыми формулировками, исключающими возможность оспаривать действия власти. Это главный из двух посылов. Второй посыл выражен в законе об иностранных агентах — компрометация оппонирующего мнения.

Я как раз хотела перейти к этой теме. После поправок к закону об иностранных агентах прошла новая волна «посвящения», когда Минюст включил в число иноагентов ВИЧ-центры, известные организации по противодействию домашнему насилию, фем-активистку, журналиста, правозащитника… Такой выбор чем-то мотивирован?

— Действительно, это области, в той или иной степени пересекающиеся с идеологией. Закон о домашнем насилии, как мы знаем, встретил довольно сильное противодействие. А если говорить про ВИЧ-инфицированных, то любая организация, которая способствует развитию толерантности в обществе, рискует столкнуться с подозрительным отношением со стороны государства. Я думаю, такие мотивы были у инициаторов этого включения. Формально в список иноагентов можно включить любую организацию и человека, если они получают хоть цент, хоть копейку даже из братской страны. Потому что понятие «политическая деятельность» подразумевает влияние на общественное мнение. Но не существует ни одной нормальной общественной организации, которая не пыталась бы влиять на общественное мнение. А чтобы включить их в реестр, достаточно инициативного сигнала и готовности сверху этот сигнал поддержать.

Организации и люди, которые вошли в список, работают на границе готовности общества воспринимать других, другие мнения. Признание их иностранными агентами — проявление ксенофобских настроений, отчасти близких властям. Кроме того, в очередной раз демонстрируется неготовность власти к дискуссии. Можно ведь объявить организацию «иностранным агентом», а дальше, как у Жванецкого: «Что может говорить хромой об искусстве Герберта фон Караяна? Если ему сразу заявить, что он хромой, он признает себя побежденным». Здесь примерно то же самое: «О, так ты иностранный агент!» — и на этом дискуссия заканчивается.

То есть раз «иностранный агент», то, скорее всего, врет?

— Да, подтекст именно такой. И это делается вполне сознательно. Ведь существуют разные формулировки. В случае с «Мемориалом», да и с любой другой НКО, факт получения поддержки от иностранных фондов никогда никем не скрывался. Если что-то было выпущено при поддержке иностранных фондов, это всегда указывалось на видном месте. Но выбрана формулировка не «организация, получающая иностранное финансирование», а «организация, выполняющая функции иностранного агента». При этом, что замечательно, в законодательстве понятие «функции иностранного агента» не определены. Вот в чем они выражаются, как проявляются и как их вычислить, эти «функции»? Это сознательно дискредитирующая формулировка. То же и с нежелательными организациями.

Да, с позиции простого гражданина много вопросов: иноагент — он кто? Преступник? А нежелательная организация — это какая?

— Это проявление еще одной тенденции — расширение сферы внесудебных репрессий. Потому что запрет так называемых нежелательных организаций внесудебный: он не подлежит судебному контролю и его нельзя оспорить. И включение в реестр «выполняющих функции иностранного агента» оспорить не удается — при этих резиновых формулировках суд всегда на стороне Минюста. По существу тебя назвали шпионом, но при этом не предъявили никаких конкретных обвинений. Тем не менее для организации с таким ярлыком следуют разные законодательные ограничения. Для многих организаций, а уж тем более физических лиц, непосильна дополнительная отчетность: нужно иметь довольно мощную бухгалтерию, чтобы ее правильно сделать. Кроме того, статус иноагента или нежелательной организации — это невозможность общаться с чиновниками, поскольку большинство избегает общения. Также запрещено входить в наблюдательные комиссии за местами заключения — бывшие сотрудники ФСИН могут входить, а иноагенты — нет. Вопрос, конечно, а какого качества будет это наблюдение?

А как «Мемориалу» удается отбиться от постоянных штрафов, связанных со статусом иностранного агента?

— Предыдущие штрафы — это была в основном инициатива УФСБ Ингушетии (в 2019 году «Мемориал» оштрафовали на 2,6 млн рублей после проверки соцсетей организации сотрудниками УФСБ Ингушетии, что связывают с правозащитной деятельностью после ингушских протестов. — Прим. «НП»). Эти штрафы, конечно, тяжелы, но, спасибо обществу, эти деньги удалось собрать, и штрафы мы выплатили.

Новые штрафы менее ясны, это абсолютно противозаконное решение Мосгорсуда, которое мы будем обжаловать, и здесь с инициаторами не так понятно. Пока трагедию делать преждевременно, посмотрим, что будет с обжалованием (в ноябре 2020 года «Мемориал» оштрафовали на 500 тыс. рублей за отсутствие маркировки иноагента на книгах Московской книжной ярмарки, изданных до 2016 года. — Прим. «НП»).

Вы упомянули единомыслие. А чем грозит скандальный законопроект о регулировании просветительской деятельности (основной деятельности «Мемориала»), если его все-таки утвердят?

— Последствия будут, конечно, не только для «Мемориала». Вопросами просвещения будут управлять чиновники, уровень грамотности которых зачастую таков, что во многих областях грядут великие потрясения. Неясно, как это регулирование будет осуществляться. Но, думаю, ждет нас много «открытий чудных».

По новым законам все программы деятельности организаций, включенных в реестр, и так должны предварительно согласовываться с Минюстом. Теперь хотят всем вообще разрешать просветительскую деятельность только по лицензии.

Это всё тоже стремление исключить разномыслие и сопротивление общества, что опасно для власти не меньше, чем для общества. В результате своей запретительной деятельности наша власть понятия не имеет, что такое наше общество, которым она якобы управляет. Такой разрыв обратной связи для сколько-нибудь сложной системы становится критичным рано или поздно. Тут можно вспомнить судьбу Чаушеску, у которого примерно так же было тяжело высказать что-то критическое. Окончилось это для него не слишком оптимистично.

В одном из интервью вы говорили, что, согласно Конституции, у нас цензура запрещена, но фактически она есть. Получается, слова нет, а явление есть?

— Да, по старому детскому анекдоту, слова действительно нет, но возвращение цензуры де-факто мы имеем. Функции Роскомнадзора напоминают стишок времен первой русской революции «Без предварительной цензуры, но… с предварительным арестом» (финальная строчка из стихотворения «Без предварительной цензуры» журналиста и поэта-сатирика Василия Адикаевского. — Прим. «НП»). Примерно так это происходит сейчас.

В 2011–2012 годах «Мемориал» получил государственный грант на создание единой базы репрессированных, а спустя несколько лет вас записали в иноагенты. Что изменилось?

— Здесь некоторая неточность. Грант мы получили на разработку концепции единой базы данных, которую, по идее, должно создавать государство, потому что там нужны ресурсы, которых нет ни у одной общественной организации — нужен доступ к архивным данным, которого тоже нет у НКО. Это неизбежно должно было реализовываться с большим участием государства. Так что недавняя идея передать это всё на грантовую работу общественных организаций — это профанация и абсолютно неосуществимая затея.

А базу данных мы начали создавать своими силами еще в 1998 году и продолжаем это делать без финансовой помощи государства. В свое время нам помогали некоторые представители государства, в частности Владимир Лукин (в те годы Уполномоченный по правам человека в РФ, ныне сенатор РФ от Тверской области, историк). Он помогал налаживать контакты с ведомствами в центре и с региональными властями. Это была очень важная поддержка. Дальше, в 2011 году, были известные события (случись они годом ранее, не было бы, скорее всего, и президентского гранта): с момента сфальсифицированных выборов и массовых протестов началось закручивание гаек и уход от диалога с обществом к диктату. Мы это уже проходили. Думаю, новых 70 лет не получится для такого способа управления.

Мы догадывались, что нужны обществу, но получили подтверждение

— Арсений Рогинский был человек совершенно уникальный и по биографии, и по дарованиям, и по эрудиции. Заменить его невозможно. Но все-таки благодаря и его последовательной позиции, и тому, как складывалась жизнь, «Мемориал» — это не лидерская организация. У нас много людей, которые способны обсуждать любые темы, и много людей, способных быть лидерами. Основная задача в этой ситуации не заменить бывшего руководителя, но обеспечить устойчивость структуры. Как-то мы с этим справляемся. Работа есть, и она видна обществу.

А как обстоят дела с общественной поддержкой и пожертвованиями?

— Давление на «Мемориал» скорее привело к тому, что у нас стало больше волонтеров, в том числе молодых. И это отрадно: некоторые включились в работу очень активно. В общем, мы ощущаем поддержку. Знаете ли, собрать в короткий срок 5 млн рублей — это было круто. Было очень приятно убедиться, что есть такой отклик и что наша работа нужна обществу. Мы об этом догадывались, но получили подтверждение.

Как завершился 2020 год у международного «Мемориала»? Как развивается деятельность организации в России и за рубежом?

— Минувший год у нас, как и у многих, был осложнен пандемией. Значительную часть проектов пришлось переформатировать. Например, две выставки, которые у нас проходят, были практически без посетителей. Это выставка про советскую цензуру «А упало, Б пропало...» и «Скрипка Бромберга» об антиеврейских мероприятиях в 1920–1950 годах в СССР. Там довольно много материала интересного биографически и не слишком известного документально. Зато удалось сосредоточиться и выпустить хорошие иллюстрированные каталоги этих выставок. Также в 2020 году «Мемориал» выпустил сборник докладов на первых Чтениях памяти Арсения Рогинского. Темой чтений стали эпоха и наследие диссидентов. Готовится «Книга памяти репрессированных москвичей», отправленных в лагеря и ссылки, она дополнит уже вышедшие книги о расстрелянных.

Наша деятельность продолжается, но, к сожалению, без публичных мероприятий всё перешло в онлайн-формат. Награждение победителей традиционного общероссийского конкурса для старшеклассников «Человек в истории — Россия, ХХ век» нам тоже пришлось проводить виртуально. Но прошел он неплохо — вышел сборник с лучшими работами.

Сказать, что переформатирование как-то драматично повлияло на нашу работу, нельзя, поскольку она по большей части связана с документами и ее не обязательно делать в больших коллективах. Это касается не только России: в других странах тоже выходили книжки, проходили выставки и конференции.

Но были и некоторые заметные отличия этого года от предыдущих. Например, ежегодная акция «Возвращение имен» (гражданская акция памяти жертв политических репрессий. — Прим. «НП»), прошла не на Лубянке, а в онлайн-формате. Это позволило участвовать в ней многим людям, которые по разным причинам не могут добраться до традиционного места встречи. Это показало и масштаб, и потребность в церемонии далеко за пределами Москвы и даже далеко за пределами России: было более 200 включений людей из разных мест.

Какие планы на будущее?

— Сегодня трудно строить планы на дальнюю перспективу. Многое меняется, а в России вообще трудно предсказывать будущее. Есть планы выставок, издательские планы, исследовательские проекты, работа над новыми сетевыми ресурсами. Есть конкретные задачи и работа, которой хватит на очень много лет. Это как раз обеспечивает продолжительность нашего существования. Мы смотрим на происходящее, по мере необходимости реагируем, что-то меняем, но главные цели остаются прежними.

Справка «Нового проспекта»:

родился 6 декабря 1958 года в Москве. Российский общественный деятель, правозащитник.

В 1982 году окончил механико-математический факультет МГУ, в 1982–1996 годах работал программистом. С лета 1988 года участвует в работе общества «Мемориал». В 1990–1995 годах участвовал в правозащитных миссиях в регионах военных конфликтов (Карабах, Приднестровье, Пригородный район Северной Осетии, Чечня). руководит проектом по созданию единой базы данных о жертвах политических репрессий (base.memo.ru), сегодня в ней свыше 3,1 млн персоналий из всех регионов России, Азербайджана, Белоруссии, Грузии, Казахстана, Киргизии, Узбекистана, нескольких областей Украины.

В марте 2018 года был избран председателем правления международного историко-просветительского общества «Мемориал». Также занимает пост сопредседателя московского отделения организации. Автор книги «Полный словарь московских улиц».

Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество «Мемориал» — некоммерческая неправительственная организация. Занимается исследованием политических репрессий в СССР и современной России, содействует моральной и юридической реабилитации лиц, подвергшихся политическим репрессиям.

Сегодня международный «Мемориал» включает в себя правозащитный центр, организации в Германии, Италии, Чехии, Бельгии, Франции и на Украине.

Деятельность «Мемориала» началась в 1987 году с одноименной московской инициативной группы, которая позднее расширилась благодаря множеству региональных организаций. В 1989 году они объединились во Всесоюзное историко-просветительское общество «Мемориал». Официально организацию зарегистрировали в 1990 году. Среди основателей «Мемориала» был академик Андрей Сахаров, избранный почетным председателем общества.

В 1991 году начал работу правозащитный центр «Мемориал». В рамках правозащитной деятельности он оказывает благотворительную и правовую помощь гражданам, осужденным или преследуемым по политическим мотивам, исследует нарушения прав человека в зонах конфликтов, оказывает помощь беженцам и переселенцам.

Ежегодно организация проводит многочисленные выставки, конференции и акции памяти жертв политических репрессий, издаёт книги, проводит исторический конкурс для школьников. «Мемориалом» основаны библиотека, архив и музей с крупнейшим в России собранием материалов и предметов, связанных с историей репрессий в СССР.

После вступления в силу в 2013 году закона о регистрации некоммерческих организаций, получающих финансирование из-за рубежа и ведущих политическую деятельность, по результатам прокурорской проверки правозащитный центр «Мемориал» был объявлен иностранным агентом. Тогда же Арсений Рогинский выразил несогласие и с самим законом, и с присвоением статуса.

В 2016 году Минюст включил в реестр иностранных агентов и международный «Мемориал», что стало основанием для регулярных проверок и штрафов якобы за отсутствие соответствующих маркировок на материалах и публикациях организации.