Художник Кирилл Миллер: «Наступило время новых хунвейбинов»

Фото из личного архива Кирилла Миллера

Кирилл, прошёл месяц с нашего прошлого разговора, где вы популярно всё разъяснили, однако градус истерики только нарастает. Вопрос первый: вы вообще ещё не под следствием, не под подписками о неразглашении?

— Пока нет. Пока только первичные следственные действия прошли в виде опроса в СК. Как я понял, это всё потом было отправлено в Москву. Дальше пока ничего.

Фото: группа в VK.com «Воспоминания ветеранов»

Вас вызвали в СК, и вы под видео объяснялись?

— Без видеокамеры. Но провели опрос: кто, что, когда. Первичные данные. Пока всё было мирно и по-человечески: без наездов, без эмоций. Я им сказал, что картина называется «Живые и мёртвые», а не так, как написали в интернете. Их больше интересовали вопросы про галерею: кто там выставляется, как она устроена, кто главный, какой порядок приёма картин в галерее. Я им сказал, что галерея эта — вещь неформальная, собрание друзей в мастерской. Это не контора, не бизнес.

Следователь вам в сыновья годится? По возрасту.

— Молодой, да. Поснимал в галерее, поговорил со мной, написал бумаг каких-то. И, похоже, что их торопили. Очень быстро набросились. Какую именно статью Уголовного кодекса они проверяют, не говорили. Пока непонятно это. Оскорбление ветеранов, наверное. Оскорбление чувств…

К слову, про скорости. Пришли ведь в галерею на следующий день после того, как на сайте СК сообщили про личное распоряжение Бастрыкина провести проверку…

Фото: СК РФ

— Не на следующий, нет. Через 2 часа после объявления на их сайте они уже были в галерее, причём искали картину «Бессмертный полк». «Есть у вас тут картина с изображением Бессмертного полка?» — спрашивали. Естественно, им сказали, что такой картины нет и никогда не было. Была картина, где живые несут портреты мертвецов, а бессмертного полка нет и не было. Зафиксировали, что смогли, пофотографировали какие-то другие мои картины. А утром мне позвонили, вызвали в СК на Басков переулок (Следственный отдел по Центральному району, Басков пер. 33. — Прим. «НП»).

Там недалеко молодой Владимир Путин жил (Басков пер. 12. — Прим. «НП»).

— Я не знал об этом. Значит, соседи. Никакого злого умысла я тем не менее не увидел. Никакой агрессии в глазах. Почему заинтересовался Бастрыкин? Мне кажется, что это всё-таки какие-то у них служебные истории. Кто-то перед кем-то хочет выслужиться, доказать свою правильность. «Я свой, буржуинский». Есть какой-то элемент личной заинтересованности. На мой взгляд, и Бастрыкин заинтересован. Я слышал, что Путин болезненно воспринимает всё, что связано с ветеранами. Нашли ветеранов — и давай их прокачивать. А Путин бережно это контролирует всё. Мне так кажется. Лишний раз на любимой теме обозначиться. Мол, они небезразличны. Нашли ассоциацию, схватились за жалобы, которые к ним пришли. Решили «раздавить на корню».

То есть получается, что это инициатива не снизу, а сверху?

— Я бы сказал, сбоку тоже. Потому что в этой истории далеко не сразу, но появился такой человек, как Астахов (адвокат, уполномоченный по правам ребёнка в РФ в 2009—2016 годах. — Прим. «НП»). Говорят, что у него не очень карьера дальше пошла. Но я деталей не знаю, где он облажался. Знаю только, что он Высшую школу КГБ прошёл. Ориентация ясна. К нему жалобщики обратились, чтобы он взял дело на свой контроль, помог в составлении бумаг. Потрясающий карьерный шанс. Он схватился со всей яростью. Это здорово ситуацию усложнило. Он человек системный — знает, куда нажимать, болезненные точки, чтобы проталкивать это в русле актуальных подавительных трендов.

Тренд в чём?

— Раздавить вражину, найти врага. Тренд на воинственность: расчищать, уничтожать. И найти воплощение этого тренда среди интеллигенции им было бы сейчас очень здорово. То Ахеджакова непонятное для силовиков говорит в театре — нажаловались. То в фильмах что-то непонятное, то в картинах. Какая-то часть современного искусства не очень укладывается в их сознание. Им это не нравится. Решили искусство подпугнуть, чтобы искусство наполнилось страхами. Им кажется, что так будет правильнее. Но мне кажется, что, по большому счёту, охранителям наплевать на искусство. Их скорее интересуют свои карьерно-системные дела.

Было бы интересно послушать про это Астахова…

— Вот! Но у него на публику объяснения другие. Он вывесил видео, там всё сказано. Вся современная риторика про «раздавить гадину», агрессивная риторика. И опять призывы к жалобам. Призывает людей писать в прокуратуру.

Вспоминая известную цитату Довлатова про миллионы доносов, вас не пугает, что эти миллионы готовых писать доносы на своих местах до сих пор? Или наше общество это пережило, извлекло уроки?

— Сейчас это всё только актуализируется. Люди стали агрессивны — настолько полярно настроены. Есть люди цивилизованные, которые понимают, как это работает. Есть люди дикие, которые наполнены ненавистью, боевым духом. С кем-то сражаться надо, когда ущербность проходит через агрессию, когда по жизни чего-то не хватает, когда ты ограничен. И вот эта агрессия канализируется так, иначе ещё куда-нибудь выльется. Регулируемое канализирование агрессии. При этом параллельно провоцирование новой агрессии. Если сейчас это спустить, всё превратится в бешеный маразм. Жаловаться начнут на всё, что шевелится, на всё, что почему-то раздражает раздражённых. И следственные органы, вместо того чтобы расследовать серьёзные дела, будут заниматься расхлёбыванием идиотских жалоб. У маразма конца не будет.

По ТВ идут ток-шоу с правильной пропагандистской подачей. Вас не звали высказаться на той территории или вы отказались?

— Не звали. Дал небольшой комментарий «России24». Они вроде выслушали, сказали, что благодарны. Но сказали, что будут и оппоненты. Оппоненты, естественно, со всей понятной риторикой говорят только одно. Призывы, причитания, как будто с одного листа прочитаны. Человеческого от себя там мало. Но где независимый комментатор? Позвали бы снова, пошёл бы я? Если исходить из того, что разговаривать люди не хотят, а хотят воевать, то я бы, скорее всего, отказался. Я бы пошёл, если бы можно было разговаривать. Но я вижу, что люди там не для разговаривания, а для коллективного избиения. Они любят боевые действия с огромной силой, которая прикрыта государством. И я один, конечно, проиграю.

Ваша работа «Живые и мёртвые» — это часть серии, где толпы что-то носят на транспарантах и древках.

Фото из архива Кирилла Миллера

— Кстати, другие мои картины из этой серии были показаны по ТВ. И кто-то там даже связал моих свиней со «Спартаком»! Заявили, что свиньи ассоциируются с болельщиками «Спартака», а таким образом можно натравить на себя недовольство фанатов! Как будто бы я про них рисовал. Пошёл уже дальше бред… Абсурдируется автоматическим способом.

Страшно представить, что бы было, нарисуй вы толпу в мешках! Стали бы своим для москвичей и врагом номер один для тех, кто называет себя «сине-бело-голубой».

— Да! Каждый вкладывает тот смысл, который есть в нём самом. И само по себе это даже правильно. Я задаю механизм «презентации». Я, как человек толерантный, уверен, что каждый вправе презентовать свою идею, если это не агрессивно, если это не носит воинственные формы. Каждый человек имеет право высказывать своё мнение, показывать его в рамках, принятых воспитанными людьми.

У вас появилась идея продолжения серии? Что можно было бы дать в руки толпе дальше, если есть задача примирить?

— (Пауза.) Сложно. Надо думать. Вообще, серия эта у меня очень широкая. Там масса вариаций: серые носят цветных, цветные носят серых. Так как все разные, у всех свои идеи, это тоже о том, что происходит. Каждый свои идеи пытается презентовать, носится с ними…

Фото из архива Кирилла Миллера

Мне кажется, что в любом случае кто-нибудь обидится, если пытаться нарисовать нечто примиряющее. Я тут выяснил, что вообще первый раз с портретами военных ходили ещё в Новой Зеландии, когда местные военные погибли от рук фашистов, сражаясь на стороне Англии. Первое шествие такое было в память ветеранов. Сейчас пытаются приватизировать. На НТВ какая-то барышня сказала, что это наша национальная святыня, чуть ли не главная скрепа.

Вообще-то в России этот марш придумали журналисты независимого телеканала из Томска. И потом, когда акция стала государственной пропагандой, они призывали участников шествий вспомнить изначальный смысл акции.

— Я знаю про Томск, конечно. Но вот узнал, что первыми были новозеландцы сразу после войны. Пронесли портреты своих погибших друзей. Надеюсь, что приватизация формы ношения своих мыслей на палках не станет экстремизмом. Я сам неоднократно делал такие перформансы. Несколько лет назад мы у «Русского музея» рисовали с детьми, чтобы потом на палках носить растопыренные какие-то картинки. Такая была художественная акция.

Фото из архива Кирилла Миллера

В лесу я раздавал палки на фестивалях. Просил людей фиксировать свои мысли, развешивать. Тоже форма презентации себя, своих мыслей. И потом было шествие, когда каждый нёс свой месседж. Буду выкладывать эти архивы у себя в facebook. Раз уж пошла такая пьянка, буду публиковать историю свою про это. Не ради просвещения, а чтобы было понятно, что это вообще не про ветеранов всё.

А нет желания пнуть тех, кто пытается вас укусить, кто хочет жить в мире стукачества как способа продвигаться? Что-то нарисовать в этой серии, чтобы потроллить их?

— Нет. Нет такого желания. Не хочу с ними связываться. Они неразговороспособны: что ни покажи — начинают воевать, лишь бы зацепиться, чтобы реализовать свою агрессию.

Вы видите в России тенденции к сворачиванию всего инакового и самостоятельного? Часто можно это услышать сегодня, но не всегда это видно сразу.

— Ну конечно, в том-то и ужас происходящего. Если сложить события, которые происходят одно за другим, получается нездоровая история. Получается, что мы живём не в обществе, которое ищет выход из тупиковых ситуаций, вопросов, которые ставит жизнь, а в обществе, которое решает это исключительно подавлением, агрессией. Моя история попала в этот список, она показательна. Время новых хунвейбинов наступило. Шаг за шагом. И очень быстро идёт. Тут же Моргенштерн, тут же Ахеджакова. Культура — всегда хорошая почва для таких процессов, культура же всегда неоднозначна. Она задаёт вопросы, но не всегда даёт ответы. Есть элементы провокативности всегда. Это не инструкция для жизни же! Это очень тонкая вещь. Любая культура очень сложна. А людям попроще надо попроще, посложнее вызывает агрессию. И, по большому счёту, всё идёт к уничтожению культуры как таковой посредством вот таких акций. Творческий человек начинает просто бояться творить! Сидит и думает: кто это как поймёт, пойди разбери… И человек замолкает, перестаёт творить. Страшно становится. Страшно за будущее…

Фото из личного архива Кирилла Миллера

Вам ещё месяц назад угрожали. Сейчас продолжается?

— Вроде бы конкретных угроз пока нет, они перешли на государственный уровень.

Цель атаки сместилась с Кирилла Миллера на галерею?

— Да, они нашли себе Павла Астахова, полководца в этом жанре, и явно настроились воевать. История с картиной не закрыта. Сейчас появился сложный юридический момент: название отдельно, картина отдельно. Как сочетается название и сама картина, непонятно, ведь в интернете любую картину можно назвать как угодно. Получается, автор картины, которого неправильно подписали, может попасть под уголовную статью? Автор и думать не думал об этом никогда.

Ваш коллега по галерее Андрей Кагадеев лаконичен: «Будьте вы прокляты».

— Да, он принципиальный и не чувствует себя виноватым ни в коей мере, естественно.

Это не опасно — оставаться самим собой?

— А вот это самая важная история, на которую надо смотреть и каждому делать свои выводы, а не придумывать ничего. Вот реальная ситуация, как она разворачивается, как устроена, в какой реальности мы живем: побеждает здравый смысл или абсурд.

И тот факт, что в галерею пришли ребята Бастрыкина, то есть в «Свиное рыло» пришли те, кто является вдохновителями «Свиного рыла», это же уже какой-то акционизм!

— Они не вдохновители, они просто следователи. Они не понимали, куда они пришли. В «Свиное рыло» ходят люди, которые интересуются искусством. Ветераны туда не ходили. Я вот читал, что осталось чуть больше 4 тысяч ветеранов, и им отказали в праве не платить каких-то платежей. Государство им отказало. Лучше бы вот этим занимались.

Фото из личного архива Кирилла Миллера

Кто высказался в вашу защиту? Пиотровские, отец и сын, молчат (Михаил Пиотровский — директор Эрмитажа, Борис Пиотровский — «культурный» вице-губернатор Смольного, назначен в январе 2021 года. — Прим. «НП»). Старший вот только за портрет Хармса на улице Маяковского заступился.

— Наверное, не дошло пока до них. Но мне прислал Борис Вишневский свой запрос Бастрыкину, чтобы он снял это позорное дело, которое бросает тень. Он депутат у нас авторитетный в человеческой среде.

У нас же есть люди, авторитетные в культурной среде. Почему они-то молчат?

— Не понимаю… Это следующий важный вопрос. Но вот на НТВ я ждал более жуткого разговора, а там какой-то диалог был. Даже Норкин в этой дискуссии не был столь категоричен, мог бы быть и жестче. Мне кажется, он чувствует, что тема уж больно скользкая, все приличные люди от него могут отвернуться.

Что страшнее потерять Петербургу: Хармса на улице Маяковского или «Свиное рыло» около цирка?

— И то, и то плохо для культуры. Это шаги назад. Хармс такой хороший на этом доме, сделан тактично, аккуратно. И «Рыло» потерять тоже очень плохо. Как правильно пишет Кагадеев, это первый настоящий народный музей. Без копейки государственных денег сделан самими художниками и народом. И существует для того, чтобы просвещать.

Картина «Живые и мёртвые» пока не продана? Наверное, скандал разогнал на нее цену?

— Нет, не продана. Надо учитывать, что картина серьезная и затрагивает тему жизни и смерти, и не всякий человек готов эту тему постоянно держать перед носом. Кроме того, следователь меня попросил, чтобы я картину нашел и по первому требованию мог ее принести. Потому что, как он сказал, в противном случае придется назначать обыски. И, как он логично сказал, если это будут обыски, это будет много неприятностей всяких и накладок.

Фото из личного архива Кирилла Миллера

Так они вам угрожают?

— Нет, он говорит, что просто это так устроено. Эта система. Если процесс будет запущен и будет обвинение, они будут брать картину на экспертизу.

После этого она, наверное, еще больше вырастет в цене.

— Хрен его знает. Пока ее из «Рыла» мне принесли, потому что им обыски совершенно не нужны.

Бэнкси отлично продал картину, которую порезал шредер. Я про механизм медийного скандала для стоимости произведения искусства.

— Это совершенно другой мир. У нас вся культурная среда больше диванно-виртуальная, реальности у нее мало.

Вас не обижает, когда даже не ангажированные журналисты говорят: «Миллер — это кто-то, похожий на Васю Ложкина»? Может, у нас все проблемы оттого, что мы просто не в курсе собственной истории искусства? Вы ведь выставлялись задолго до рождения нынешних комментаторов.

— Обижает. Мне не нравятся сравнения. Люди часто не очень понимают, о чем они говорят. Они тем самым немножко роднятся с теми людьми, которые пытаются на меня нападать, ничего не понимая в предмете разговора. Не очень приятно, когда начинают говорить, что Миллер — это такой фрик. Я разный. Например, в репортаже на НТВ они нашли несколько кусков из моих фильмов, где я играю роль: язык показываю, веселюсь, дуркую, и сказали «вот его лицо». Это стыдно для центрального канала — так дешево передергивать.

Фото из личного архива Кирилла Миллера

Когда стартовал скандал, вы говорили, что если дело получит ход, значит мертвые победили живых. Уже побеждают?

— Что-то, конечно, будет не очень хорошее, но надо посмотреть, насколько это будет жестко. Им надо будет как-то этих защитников ветеранов успокоить. Наказание будет, но непонятно, будет ли это уничтожение или штрафом обойдутся.

Вы за этот месяц чаще стали думать об эмиграции? Если честно.

— Мне сейчас большинство друзей говорит: надо бежать, раздавят. Но у меня сейчас нет физических сил на это. Я уже не очень молод, чтобы вот так быстро убегать. Но задумываться приходится.

Где было понятнее развитие событий с «наездами» от государства: в Советском Союзе или сегодня?

— Сегодня непонятнее. Тогда было понятно, что можно, чего нельзя, и всё это не приходило в такой массовый размах. Даже мои конфликты в молодости с органами не доходили до крайней степени: мочить, сажать. Да, жестко пугали. Меня с 19 лет пугали, что раздавят — даже воспоминаний не останется. Когда я тогда вышел тогда из КГБ, я подумал, надо хоть ребенка сделать, не будут же они детей уничтожать. С таким вот настроением.

Успели?

— У меня в 19 лет уже родился сын.

А зачем тогда в КГБ таскали?

— Да тоже что-то не нравилось. Картинки где-то не там опубликовал. В женском журнале каком-то я нарисовал серию картинок про женщин. Куда предлагали, туда и рисовал. А оно оказалось какое-то неправильное, диссидентское. И завелись, и всех авторов стали чихвостить.

Фото из личного архива Кирилла Миллера

У вас есть ответ на вопрос, почему мы через 30 лет вернулись к стукачам, доносам и единообразию мыслей?

— Со многими говоришь об этом, а они отвечают: могло бы быть и хуже, могли бы и ножичком, и убить вообще, не убивают — и то слава богу. Мне кажется, что вот этот момент страха есть в генетике. Народ настолько боится, по сути, сам себя, что это и порождает такую систему. Что-то всё-таки в народе не то, исторически. И появляется это желание выскакивать, топтаться друг на друге, выживать. Не естественная человеческая жизнь у нас норма, а выживание. Не понимание свободы. У нас в обществе свобода и не успела зародиться — всё вернулось на круги своя.

Фото из личного архива Кирилла Миллера

Возвращаясь к теме войны. Я разговаривал с независимым демографом, которого уволили из Росстата за то, что он пытался говорить как есть. Он говорит, что этой осенью мы впервые по смертности за всё послевоенное время приближаемся к тем страшным цифрам. То есть так плохо не было со времён войны. Но про это не кричат патриоты…

— Об этом и разговор. Все построено на лжи, и люди это чувствуют и перестают вообще кому-либо верить. Они не доверяют даже самым близким. И есть люди, которые ещё больше прокачивают эту воинственность даже между самыми близкими людьми, вместо того чтобы искать возможность сосуществования. А государство вместо того, чтобы смотреть за этим объективно, принимает сторону только одной стороны населения. Диалогом не пахнет. Он сразу перерождается в хамство и в войну. Люди общение воспринимают агрессивно, им понятнее хамить, мочить.

Фото из личного архива Кирилла Миллера

Надежда есть?

— У меня надежда в том, что если история со мной обойдется, надежда есть. На диалог и на какую-то долю разума.

Николай Нелюбин специально для «Нового проспекта»