Катерина Мурашова: «Беда современных детей в том, что они зажрались»

Катерина Мурашова, известный семейный психолог, писатель и биолог рассказала «Новому проспекту», чем чревато стремление родителей вкладываться в детей по максимуму, откуда берется родительская усталость и надо ли отрывать подрастающее поколение от гаджетов.

 Екатерина Вадимовна, как вы работали и работаете во время коронавируса, изменялись ли запросы с учетом эпидемии?

— Когда был карантин, наша поликлиника (№ 47 в Петербурге. — Прим. «НП») не прекращала работу. Получается, у всех что-то происходит, а у меня не происходит ничего: я как ходила в поликлинику, так и хожу. У всех суббота, а у меня четверг. Изменения состояли в том, что издалека, из других районов и городов, ко мне во время самоизоляции никто не приезжал, зато приходили люди из окрестных хрущевок. Они приходили развлекаться. Все же сидят по домам, делать нечего. Обычно ко мне не попасть, запись за месяц, а сейчас такой проблемы нет. И некоторые откровенно говорили: «Сидишь дома, как приколоченный. Дети на голове прыгают. А тут развлечение — сходить к психологу. Потому что у меня вот Вася не слушается».

 Меняются ли со временем запросы, с которыми к вам приходят родители? «Вася не слушается» — это, насколько я понимаю, традиционная жалоба?

— Да, по поводу маленьких детей (до подросткового возраста) самая большая проблема родителей — «он не слушается», «я ему говорю, а он не делает». Этот вопрос как был, так и остался. Позже появляется другая тема — «не хочет учиться». И еще вопрос «как мне его или ее заставить», но в последнее время говорят не «заставить», а «замотивировать».

Это разве не тот же самый запрос? 

— От формулировки сущность не изменилась. Проблема прежняя, и нет никаких предпосылок для того, чтобы она исчезла. Люди думают: «Вдруг психолог скажет что-то такое, что меня куда-то продвинет». Но в вопросе «как Я могу его замотивировать» меняется так называемый локус контроля. Задавая такой вопрос, я понимаю, что что-то могу изменить в себе, чтобы изменился он. И я вижу в этом некоторую конструктивность. 

И в чем она заключается?

— Если я думаю, что ребенок должен измениться, потому что мне этого хочется, то точкой воздействия является он. Условно говоря, если я его буду пороть по субботам, то, может быть, что-то изменится. Если точкой приложения, согласно формулировке «что я могу сделать с собой», становлюсь я, то, например, я начинаю следить за собой, чтобы меньше орать. И может оказаться, что такие изменения повлияют и на ребенка. Если я обрету не свойственные мне привычки, это повлияет на всю систему, с которой я связана.

И все-таки, есть ли новые запросы у ваших клиентов?

— «Он ничего не хочет». 30 лет назад этого не было вообще и даже не рассматривалось в принципе. А сейчас это существенная проблема.

 Почему она возникла, как думаете?

— Зажрались. Чтобы дети чего-нибудь хотели, им должно быть чего-то мало, и они должны это осознавать. Всего мало: развлечений, родительского внимания, игрушек, кружков, знаний, книжек. И когда человек осознает, что ему чего-то не хватает, он хочет. А если ребенок растет на игрушечной помойке, вокруг него бегают три взрослых человека и спрашивают «чем бы ты хотел заняться в этом году», довольно быстро у ребенка возникает пресыщение. 

 Ко мне недавно приходили две матери, у них дети в возрасте 10 лет, и они озвучили одинаковую проблему: «Вы знаете, я устала предлагать ему развлечения. Он отказывается. Я ему говорю пошли в музей — не хочу, в театр — не хочу, давай в настольные игры поиграем — не хочу, давай ты будешь ходить в какой-то еще кружок по твоему выбору — ничего не хочу». Этого не было 15 лет назад. Тогда ребенок приходил и говорил: «Мама, я хочу заниматься карате, купи мне кимоно». А мама говорила: «Оно дорогое, я куплю, а ты бросишь заниматься». А он: «Нет, мама, я никогда не брошу, купи мне кимоно. Я хочу». Мать ему выставляла условия: «Я куплю, если ты…» — «Да, да, мама, всё сделаю». Сейчас, как вы понимаете, ситуация обратная. Вот приходит мама к своему 10-летнему ребенку и говорит: «Вот список кружков, я буду возить тебя туда на машине». А мы в советское время ездили сами в свои кружки, на метро, на перекладных. Это было испытание. Но мы хотели!

 И что же делать родителям детей, которые ничего не хотят?

— Для начала перестать предлагать, развлекать, прыгать вокруг. Создайте дефицит. Через некоторое время ребенок заметит, что ему ничего не предлагают, и будет сидеть «на хлебе и воде». Он это заметит, и тогда скажет: «А что это? Мир стал какой-то... дефицитный?» Ему в ответ: «Мне надоело прыгать и слушать, что ты ничего не хочешь. Выйдешь и сам скажешь, что ты готов что-то делать. Тогда и поговорим». И тут, наконец, ребенок задумается: «А чего же я хочу, за что я готов заплатить?»

 Это точно работает?

— Да. Но большинство родителей меня слушают и говорят: «Безусловно, вы в чем-то правы. Но у нас ЕГЭ скоро, и вообще надо выбирать, мир конкурентный. Если я ему ничего не скажу, он бросит английский, он бросит большой теннис. Более того, если я его не будут заставлять, он же и уроки перестанет делать». Понимаю, менять что-то страшно. Но это действительно работает.

 А как быть с проблемой «он ничего не хочет»?

— Она пострашнее будет. Этого не было еще лет семь назад. Приходят родители с почти взрослыми ребятами, которых заставляли, и они всё делали: выучились в хорошей школе, поступили в хороший институт… и вылетели со второго или первого курса. И родители спрашивают, что же ребенок будет делать дальше. А он не знает и ложится на диван. Через некоторое время у родителей возникает мысль, что у ребенка, кажется, депрессия. Они ее озвучивают, и он соглашается. Его начинают лечить, но лечение не помогает. Тогда ребенка приводят ко мне с просьбой поговорить с ним: «Может, как-то вы его сориентируете, чего же он на самом деле хочет». На вопрос был ли он раньше тем, кто ничего не хочет, мне отвечают: «Он был тем, кто по 8 часов в день делал уроки, готовился к ЕГЭ в математической гимназии. Давалось ему это с трудом, но он работал. И неплохо сдал, и поступил в Политех на хороший факультет». Я начинаю с ребенком разговаривать. У человека прекрасная речь, он хорошо образован, он знает больше, чем я. Но результат беседы меня напугал. Он не знает, кто он такой! Его как будто нет! Он не сформировался.

 Как же так?

— А как он мог сформироваться, если его переставляли, как сумку, на протяжении всей его жизни? И не только родители. Когда рулит родитель, например, несостоявшийся хоккеист, то он ставит ребенка на коньки и говорит: «Ты будешь хоккеистом». Или, допустим, семья военных, и папа говорит: «У нас все военные, и ты тоже будешь». Вот это как раз не страшно! А в той ситуации, которая меня испугала, рулили как раз не родители, рулила общественная ситуация, которая к родителям не имела отношения. «Как, ваш ребенок еще не учит китайский?» И он начинает учить китайский. Но не потому, что семья — этнические китайцы, и не потому, что кто-то из родителей обожает китайские коллекции Эрмитажа. Просто это престижно.

Но ведь именно родители принимали в данном случае решение отдать ребенка в кружок?

— Нет, решение принимали не родители. Они неслись в потоке. «Мы культурные люди, мы причисляем себя к интеллектуальной элите Петербурга, поэтому наш ребенок должен…» И вот ребенок 19 лет был должен. И когда вроде вот уже повзрослел, он обнаруживает, что там, внутри, нет того, кто формулирует желания и принимает решения. Никого нет! И это страшно. Представьте, сидит передо мной красивая, образованная, хорошо одетая, из хорошей семьи... пустота.

И что делать в такой ситуации?

— Не знаю. Но я знаю, какая нужна профилактика. Как я уже сказала, у ребенка должен быть дефицит, который заставит его спросить себя: «А я сам чего хочу?» На лекциях я привожу такой пример из своего детства, чтобы было понятно. Вот есть условный пятиклассник времен СССР. Он говорит о себе следующее: «Я Вовка. Я чемпион двора по ножичкам. У меня один друг Сережка и один враг Петька из соседнего двора. Мы иногда с Сережкой вместе Петьку колотим. Говорят, неправильно — вдвоем на одного. Но он в седьмом классе, а мы в пятом. И когда он нас поодиночке ловит, он нас бьет. Поэтому приходится иногда его вдвоем бить. Я хочу стать летчиком. Мне сказали, чтобы им стать, надо делать гимнастику по утрам и обливаться холодной водой. Но у меня не получается: я начинаю это всё делать и бросаю. Я уже выяснил, почему так получается — у меня воля слабая. Я ее тренирую. Я уже два раза прыгал с гаража на кучу песка. Это очень страшно, но я себя преодолевал. Сила воли не выросла. Но и я не останавливаюсь».

 Понимаете, да? Что мы можем сказать про интеллект и образование этого мальчика? Они у него не ахти какие, но этот ребенок понимает, как он размещен в том пространстве, которое ему отведено. Причем заметьте, в его пространстве есть этические проблемы, есть проблемы, связанные с его личностью. С тем, что у него, как он думает, слабая воля. Есть его достижения и недостатки, есть друзья и враги, и есть какой-то градиент цели, к которой он пытается двигаться. Это ребенок, которым, прямо скажем, не особенно активно кто-то занимается. Мы ничего не знаем про его кружки (скорее всего, он их не посещает). Но при этом, повторяюсь, он полностью размещен в пространстве, которое отведено ему судьбой. А у многих современных детей это чувство отсутствует.

А насколько человеку важно размещаться в своем пространстве и понимать это?

— Судя по всему, это критически важно. Вот у многих 19-летних ребят, которые приходили ко мне за последние 5 лет, нет такого уровня ощущения себя в среде, который был у 11-летнего Вовки в СССР. При том что их образованность, культурный уровень, интеллектуальный багаж даже близко не стояли рядом с Вовкиным. 

Почему же Вовка ощущает себя на своем месте? И как ему в этом помогли родители?

— Скажем так, Вовкины родители не сделали ничего. Они практически не вмешивались в Вовкину среду. Он каждый день, на протяжении всего своего детства вынужден был задавать себе тот самый вопрос: «Чего я хочу?» У Вовки это было как дышать. Он выходил во двор и думал: «В чем мне преуспеть? Бегаю я плохо, прыгаю тоже. О, я же хорошо играю в ножички. Значит, надо тренироваться. Этот двор я уже победил, значит, надо выходить в тот двор». Вовка просто вынужден был все время задавать себе вопрос: «Что я такое? Где мои сильные, слабые стороны?» Хотя у Вовки очень мало ресурсов, ну, согласитесь, игра в ножички — так себе ресурс.

Ну, все-таки конкурентное преимущество...

— Тут дело даже не в конкурентном преимуществе. Есть вопрос, который я всегда задаю и детям, и взрослым, но детям чаще: «Если бы твоего приятеля кто-то не знакомый с тобой спросил «а это кто?», показывая на тебя, что бы приятель ответил?» Как вы понимаете, про Вову бы сказали: «А это Вовка, он чемпион двух дворов по ножичкам, дружит с Сережкой и собирается стать летчиком. Поэтому прыгает с сарая, идиот». И приезжий мальчик с помощью окружающих составляет о Вовке представление, которое совпадает с представлением Вовки о себе. А довольно частая заявка нынешних подростков — «меня не понимают, я не такой, как они обо мне думают». Так ты себя предъяви, чтобы тебя видели таким, как ты сам о себе думаешь! А они не умеют. И я понимаю, почему такой проблемы не было еще семь лет назад. Сейчас выходит в мир первое поколение, выросшее в условиях стабильности в нашей стране. Это родители, которым не приходилось выживать. И они посмотрели на своих детей и решили, что будут в них вкладываться. И вложились. У этих детей не было дефицита ни в чем, в том числе в родительском внимании. 

Мне всегда казалось, что готовность родителей посвящать себя детям — это благо...

— Из этого вырастает очень много проблем. У меня вызывают обескураженность, например, разговоры о том, что в школе детям должно быть интересно учиться. Причем родители просят учителей и школу: «Сделайте им интересно, завлекательно». А как же они тогда научатся делать то, что неинтересно? Как и где ребенок научится, стиснув зубы, преодолевать естественные трудности жизни? Я как биолог понимаю, что обучающая программа входит в список формирования нормальной полноценной личности. Но как сделать так, чтобы было интересно учиться, я не понимаю. Учеба — прежде всего труд. Она об этом. И в перестройку не было запроса к учителям «сделайте детям интересно». А сейчас началось: «Я забираю ребенка из этого класса, потому что учительница его не заинтересовала». А учительница просто стоит и рассказывает детям тему урока. Без шоу. Но ребенок, искушенный и пресыщенный эмоциями и впечатлениями, жаждет аттракциона. Он учителя не слушает, а все время сидит в телефоне и тычет в кнопки. 

То есть проблема не в интернете и не в гаджетах?

— Конечно, нет. Интернет и гаджеты — это же большая королевская печать из книги Марка Твена «Принц и нищий». Помните, с ее помощью принц утверждал законы. А нищий этого не знал и колол ею орехи, причем успешно. Интернет и гаджеты — это прекрасная вещь. В них самих нет никаких проблем. Каждый раз, когда я беру в руки айпад, я восхищаюсь человеческим гением. Хотя мне, честно говоря, ужасно жалко, что развитие человечества не пошло по тому пути, на который я надеялась в детстве. Я рассчитывала умереть на Марсе, в марсианской колонии. Когда 11-летний Вовка собирался стать летчиком, я собиралась стать космобиологом и быть похороненной в марсианских песках.

А был ли шанс у человечества пойти по этому пути?

— История не имеет сослагательного наклонения, так что не знаю. Но меня забавляет, что никто даже не предполагал, что мы выберем вот этот путь. Не было фантастики, что экспансия будет не во внешний, а в виртуальный мир. У фантастов космолетчики ходили с карманами, набитыми перфолентой (устаревший носитель информации. — Прим. «НП»). Так что, когда я беру в руки айпад, я восхищаюсь, это очень круто. В общем, идея о том, что гаджеты — зло, которое кто-то распространяет на наших детей, кажется мне мракобесием. 

 А что же делать, чтобы они в них не сидели?

— Научить их пользоваться и большой королевской печатью, и реальным миром. Если вы умеете пользоваться реальным миром и знаете, какие в нем есть радости и как они реализуются, вы научите этому своих детей, как плотник учит сына владеть топором. Топором, как мы знаем, можно и старушку зарубить, а можно сделать массу полезных вещей. И сын плотника всегда будет знать, как можно пользоваться топором. Если родители утверждают, что мир прекрасен и чудесен, они покажут его красоту детям. Если родители используют виртуальный мир так, что им это не приносит вреда, они научат этому и своих детей. Допустим, вы едете с ребенком в электричке, и мимо проносятся красивые виды. Может, не надо вытаскивать телефон, а просто посмотреть с ребенком в окно? Это же интересно! 

В последние годы появился такой термин, как «родительская усталость». Что это за проблема? В чем ее причина? Может, в том самом желании родителей по полной вложиться в детей?

— Да, проблема напрямую связана с тем, что родители устали развлекать детей. Оттуда ведь не идет обратная связь. Дети все меньше кричат «мама, как здорово!», поэтому родителям просто надо остановиться. Если вы что-то приносите ребенку, и он говорит «вот это да, здорово!», у вас нет усталости. А если вы всё время приносите новые игрушки, а он их равнодушно бросает в кучу, да еще всё время уроки с ним делаете и говорите «ты не забыл подойти к учительнице переписать двойку?», то, конечно, устанете. И получите отрицательную обратную связь: «А я тебя просил?» — «Но мы же оплачивали тебе репетитора по немецкому. Дедушка после инфаркта тебя возил через весь город!» — «А я вас просил?» Конечно, устанешь тут, и никакой благодарности. А вот если бы того самого Вовку-пятиклассника из моего детства познакомили с настоящим летчиком, он бы это запомнил на всю жизнь, даже если и не стал бы летчиком сам. Как вы понимаете, у современных детей такой ситуации практически быть не может — у них всего слишком много.

Как же себя вести уставшим родителям?

— Когда человек устает, он отдыхает. Поэтому я, когда ко мне стали массово приходить уставшие мамы, так им и говорю: если вы устали воспитывать своих детей, перестаньте их воспитывать, отдохните и спокойно живите. Дети приспособятся, поверьте. Весь исторический опыт человечества — тому свидетельство.

 Справка «Нового проспекта»:

родилась в 1962 году в Ленинграде, окончила биологический и психологический факультеты Ленинградского государственного университета. Она практикующий семейный психолог, работает в детской поликлинике №47 в Петербурге. Член Союза писателей, награждена двумя национальными премиями России по детской литературе «Заветная мечта» за повести «Класс коррекции» (2005) и «Гвардия тревоги» (2007). В 2010 году включена в число номинантов] Международной литературной премии памяти Астрид Линдгрен. Ее наиболее известные публицистические книги: «Все мы родом из детства», «Лечить или любить», «Ваш непонятный ребенок» и др. 

Фото: портал DK.RU