Борис Жуйков об «урановых хвостах»: «Зря людей пугать не надо»
Заведующий лабораторией Радиоизотопного комплекса отдела экспериментальной физики Института ядерных исследований РАН, доктор химических наук Борис Жуйков пояснил, правда ли гексафторид урана настолько опасен, как о том говорят, корректно ли называть его ядерными отходами и почему недостаток информации нередко приносит вред.
Борис Леонидович, известно ли вам о контракте между структурой «Росатома» и немецкой компанией Urenco на транспортировку обедненного гексафторида урана (ОГФУ, побочный продукт производства топлива для АЭС из урана. — Прим. ред.) в Россию? Что думает об этом научное сообщество и как вы оцениваете акции и высказывания со стороны экоактивистов?
— Да, мне это известно из средств массовой информации. Условия контракта не разглашаются, и это обычно. За всё научное сообщество сказать не могу, однако люди, которые действительно работают в ядерной отрасли, часто критически относятся к деятельности Гринписа и «Беллоны». Не потому, что ядерщики связаны корпоративным интересом, а потому что они более реалистично представляют, какая может быть радиационная опасность. В то же время энтузиазм экологов и стремление к общественному контролю у меня вызывает уважение. С моей точки зрения, многие вещи необоснованно засекречиваются, а надо больше объяснять людям, не пытаться скрыть всё от них.
Чем обедненный гексафторид урана ценен или, наоборот, бесполезен для атомной энергетики? Насколько и чем опасен?
— Гексафторид урана (UF6) — весьма опасное ядовитое вещество, хотя его токсичность ниже, чем, например, ртути или свинца. Опасность состоит в том, что это вещество довольно летуче (температура сублимации 56 С). Поэтому при разгерметизации сосуда оно испаряется, в присутствии воды подвергается гидролизу и легче распространяется.
Переработка гексафторида урана, направленная на то, чтобы превратить его в менее опасное вещество, состоит просто в переводе урана в нелетучее соединение. Радиационная опасность ОГФУ несравнимо ниже, чем химическая опасность. Поэтому называть это ядерными отходами некорректно, хотя какая-то радиоактивность есть. С другой стороны, существуют многие тысячи не менее опасных веществ, которые производятся и перевозятся в больших количествах. Условия хранения, конечно, должны жестко контролироваться, но это так же актуально, как контроль над хранением других опасных веществ. Значительных аварий с хранением ОГФУ у нас, слава богу, не было, а небольшие утечки не так уж страшны.
ОГФУ может использоваться в ядерной энергетике для дополнительного извлечения урана-235, для приготовления МОКС-топлива и использования в реакторах на быстрых нейтронах — Россия по этим технологиям впереди многих, а также для изготовления защитных контейнеров и другого защитного оборудования из обедненного металлического урана.
В недавнем интервью «Новому проспекту» представитель российского Гринписа Владимир Чупров говорил, что активисты производили замеры радиоактивного фона около вагонов и установили превышение природного фона якобы в 10 раз, до 150 микрорентген в час. О чем это нам говорит? Насколько такой показатель опасен и корректно ли измерять потенциальную радиационную опасность в микрорентгенах в час?
— Общую экспозиционную дозу ионизирующего излучения можно измерять в рентгенах (микрорентген — миллионная часть рентгена), но точнее — в бэр (биологический эквивалент рентгена), а современная эквивалентная единица измерения дозы — зиверт (Зв, в 100 раз крупнее рентгена). Если дозиметр показывает мощность дозы 150 микрорентген в час (1,5 мкЗв/ч), это никакой опасности не представляет. Фон может быть около 15 микрорентген в час. А причем здесь фон? Вы знаете, какой фон у многих опасных веществ? Практически любое мизерное и безопасное их количество будет многократным превышением фона. Есть нормы радиационной безопасности. Они сделаны с большим запасом. Для малых доз предельно допустимая доза — примерно 500 тыс. микрорентген в год свыше природного фона на все тело для категории непрофессионалов (всего населения), если в последующие 4 года превышения не будет. То есть получается, что обычный человек может лежать на такой активности — 150 микрорентген в час — вплотную телом 5 месяцев непрерывно безо всякого вреда. Для нас, профессионалов, нормы на порядок выше. Еще раз: радиационная опасность — мизерная, химическая — гораздо больше.
Самые заметные в инфополе экоактивисты считают, что для Германии 12 тыс. т ОГФУ — это «просто отходы», которые «тут и останутся», а не уедут обратно в Германию. Прокомментируйте, пожалуйста: ОГФУ — отходы или все-таки сырье?
— ОГФУ может быть и отходами, и сырьем. Что есть отходы, а что нет — вопрос сложный. Можно действительно кое-что переработать на копейку и объявить это сырьем. Как долго можно хранить «сырье» перед использованием? Здесь нужны количественные показатели для регулирования. Строгих показателей нет, и поэтому разные стороны используют эту проблему для своей выгоды.
В принципе, часть полученного дообогащенного материала можно будет отправить обратно в Германию: но вопрос — какую часть и когда точно? И будет ли обратно отправляться полученный еще менее обогащенный уран. Это уже наши отходы? Это все точно не определено, насколько я понимаю.
А почему ОГФУ везут именно в Россию, а не в другие страны?
— Целесообразность возвращения ОГФУ в Россию действительно сомнительна, так как этого вещества у нас своего достаточно. Это по сути. Но существуют еще юридические нормы, которые заинтересованные лица всегда стремятся по возможности обойти. Я предполагаю, что хранить его в России проще и дешевле, нежели в Европе, так как если авария все-таки произойдет, то у нас больше территорий с низкой плотностью населения, эти территории, где хранится ОГФУ, находятся под квалифицированным контролем. Ну, это на крайний случай. Даже если произойдет глобальная авария с одним из контейнеров, вряд ли она будет выглядеть как экологическая катастрофа.
Экологи говорят, что в России все контейнеры с ОГФУ хранятся под открытым небом, а раньше у «Росатома» были проблемы с хранением этих контейнеров, фиксировались проблемы с безопасностью. Некоторые моделируют ситуации падения самолета на площадки и возможную «глобальную катастрофу». Скажите: какова вероятность разгерметизации, что будет, если она произойдет и возможно ли такое отношение к контейнерам с ОГФУ в принципе?
— Для оценки вероятности разгерметизации нужно, чтобы какие-то подобные случаи были. Но их не было, небольшие устранимые течи не в счет. Вероятность падения самолета на контейнер считается, но она пренебрежимо мала, гораздо меньше, чем на большой жилой дом. Хотя последствия падения на дом несравнимо трагичнее, чем на этот контейнер, потому что большого количества людей рядом с контейнером нет.
Конструкция контейнеров, материал их изготовления и его коррозионная устойчивость предусматривает их хранение под открытым небом или под навесом. В любом случае это должно происходить под контролем. Если такой контроль действительно есть, беспокоиться не о чем. И не такое уж это страшное вещество, как ОЯТ (Отработавшее ядерное топливо. — Прим. ред.) или многие другие химические вещества. В нашей стране действительно нередки нарушения, могут быть и нарушения условий хранения. Хорошо, что они фиксируются. Как правило, они устранимы. Было бы нормально, если общественные организации подключились к контролю.
Раз уж глобальной экологической угрозы ОГФУ не представляет, то почему экоактивисты так остро реагируют? Какова их истинная цель, интерес?
— Я убежден, что экологические активисты достаточно искренны, никакие они не «агенты», а если и получают какие-то деньги за свою работу, то не больше, чем остальные люди. Вопрос скорее в недостаточной информированности и образованности в данных вопросах, многие из них только называют себя экспертами. Но ничего страшного, если получится перестраховка. Просто зря людей пугать не надо.
Справка «Нового проспекта»
Жуйков Борис Леонидович, российский ученый, радиохимик, доктор химических наук.
Родился 1 января 1952 года в Волгограде. В 1974 году окончил МГУ. Научную деятельность начал еще в университете на кафедре химической кинетики, а позднее — в Объединенном институте ядерных исследований (ОИЯИ) в Дубне, в Лаборатории ядерных реакций. С 1986 года работает в Институте ядерных исследований РАН (ИЯИ РАН). В настоящее время — заведующий лабораторией Радиоизотопного комплекса отдела экспериментальной физики.
Научные интересы — методы производства и выделения радиоизотопов, фундаментальные исследования по получению высокоспиновых изомеров, исследование свойств новых элементов, методов активационного анализа и газовой химии. Под его руководством разработана установка и налажено производство на сильноточном ускорителе протонов Московской мезонной фабрики медицинских радионуклидов в сотрудничестве с зарубежными научными центрами.
Член Американского ядерного общества и Российского общества по ядерной медицине. Лауреат премии имени академика М.А. Маркова (премия в области фундаментальной физики ИЯИ РАН) «За разработку технологии производства специальных радиоизотопов для медицины и новой техники», обладатель иных многочисленных наград. Имя учёного внесено в Книгу почёта ИЯИ РАН.
Читайте на эту тему:
Владимир Чупров: «Для Германии это отходы». Зачем России «урановые хвосты»
