Сейчас в Петербурге для вас самый актуальный вопрос — это строительство нового музея Достоевского. В какой стадии находится проект, как он продвигается?
— С нашей точки зрения, проект, к сожалению, пока никак не продвигается и находится на той же стадии, на которой он был в момент завершения прошлогоднего Петербургского экономического форума. Там мы подписали соглашение с городом и с тех пор ожидаем выпуск распоряжения правительства Петербурга о выделении земельного участка. Мы расселили коммунальную квартиру и передали ее в пользование Музею. Мы приняли конструктивную критику архитектурного сообщества и внесли изменения в дизайн фасада. Мы предложили городу озеленить и благоустроить территорию в районе Музея, чтобы решить вопрос так называемой зеленой площадки, на которой планируется строительство нового здания.
А дальше процесс неожиданно затянулся, и мы надеялись, что вопрос решится после завершения первоочередных авралов, так как понимаем, что Александр Беглов недавно вошел в должность исполняющего обязанности губернатора. Было бы наивно полагать, что наш маленький проект попадет хотя бы в топ-100 вопросов, которые будут решены в срочном порядке.
Но комментарий врио губернатора по поводу преждевременности реализации нашего проекта нас, не скрою, удивил. Никаких официальных уведомлений на этот счет мы не получали.
В 2021 году будет 200-летний юбилей писателя, и нам очень хотелось приурочить открытие Музея именно к дню рождению Федора Михайловича. К сожалению, успеть к юбилею уже не получится. Но в конце концов, нам важно, чтобы новое современное здание Музея в честь великого русского писателя Достоевского было в Петербурге открыто, конкретные даты символичны, но это не главное.
Архитектурное решение вызвало массу противоречивых оценок и протестов. Будет ли оно как-то меняться, пересматриваться?
— Проект архитектора Евгения Герасимова обсуждался на градостроительном совете и в Союзе архитекторов — и получил поддержку. Он обсуждался и на секции молодых архитекторов союза, которые, мягко выражаясь, особого пиетета к мэтрам не испытывают и за словом в карман не лезут. И опять получил положительную оценку. Естественно, точка зрения людей, которые строят и имеют свое видение, как должна развиваться архитектура Петербурга, может отличаться от точки зрения Евгения Львовича, однако это всегда конструктивный профессиональный диалог. Когда же начинают высказывать свое мнение люди, которые никогда ничего в этом городе не сделали… Понимаете, мнение отличается от профессиональной позиции тем, что вторая основана на соответствующем опыте, знаниях и репутации.
Я не архитектор и могу высказать только свою точку зрения, то есть мнение человека, который потратил некоторое время на то, чтобы приспособить два разрушающихся здания к использованию в XXI веке (прим. ред. — Дом Лобанова-Ростовского и Никольские ряды). Любой город — это живой развивающийся организм. В Петербурге есть здания, без которых нам сложно представить город, тот же Дом Зингера. Если почитать газеты времен, когда он строился, то иначе, как варварским, проект тогда никто не называл. А сейчас это памятник архитектуры, гордость нашего города. И да, это не означает, что все, что делается, становится для города безусловным благом. Не бывает процессов, в которых не было бы ошибок. Но, как гласит старая известная мудрость, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Мне кажется, самое страшное, что может произойти с любым городом, — это остановка в развитии. Если город теряет контекст и становится неактуальным и неудобным для жителей (в действующий Музей Достоевского доступ для людей с ограниченными возможностями невозможен), то он умирает. Если взять XX век, пример — это вымершие индустриальные города Америки, которые потеряли экономический смысл своей жизни.
Почему, кстати, именно музей Достоевского, а не какой-либо другой?
— Мне интересно заниматься филантропическими проектами в области культуры и образования, которые помогают развиваться моему любимому городу. Для меня проект фонда «Петербург Достоевского» идеально сочетает в себе все, что мне близко и важно. И потом, я стараюсь придерживаться принципа: всегда лучше иметь классную команду с неплохим продуктом, чем иметь классный продукт со средней командой. Комбинация директора музея Натальи Ашимбаевой и архитектора Евгения Герасимова — это то, что делает команду Музея, с моей точки зрения, уникальной.
Вы работали по проекту как с прежним руководством Петербурга, так и с нынешним. Чувствуете разницу в подходах?
— Знаете, и в Петербурге, и в других регионах, где мы работали, нам везло с профессиональными людьми, с которыми можно выйти на разумный конструктивный диалог. Мне кажется, главное — это желание слушать и слышать. Александр Беглов — не чужой для Петербурга, и я думаю, что если он на какое-то время свою судьбу свяжет с городом, то это точно городу не повредит.
При прежнем губернаторе Георгии Полтавченко очень многие инвесторы, в частности девелоперы, жаловались на то, что позиция власти — «как бы чего не случилось», то есть власть предпочитала ничего не делать, чтобы не возникало проблем.
— Мы всегда стараемся адекватно оценивать, что у нас получилось, а что не получилось. Если брать Никольские ряды, то там у нас не вышло мобилизовать внутридворовое пространство, и это задача, которую еще предстоит решить. В Доме со львами мы, напротив, смогли найти действительно неплохие решения. Это вопрос веры в то, что ты делаешь, и поступательного движения к результату, который ты хочешь получить.
А несчастное Конюшенное ведомство, которое имеет колоссальный потенциал, стоит и разрушается, так как его не передают потенциальным инвесторам, именно по причине «как бы чего не вышло». Это один из примеров, позволяющий задуматься о том, что позиция ничегонеделания не только увеличивает стоимость какого-либо проекта, но и несет в себе некоторый риск усталости. Люди начинают видеть в проекте одни только сложности и уже не стремятся в него входить.
Вы видите для себя какие-либо еще перспективные культурные проекты в Петербурге или других регионах?
— Есть замечательный проект, который реализуется музеем керамики, есть очень интересная тема Льва Лурье с Музеем блокады. Однако нельзя объять необъятное. Сейчас то тут, то там возникает довольно много инициатив в культурной, образовательной и других смежных сферах. Мне нравится доводить истории до логического конца, а время и силы все-таки ограничены. Не хотелось бы попасть в ситуацию, когда не за двумя даже, а за семью зайцами погнался и ни одного не догнал. Поэтому то, что мы делаем с Ассоциацией выпускников СПбГУ и с фондом «Петербург Достоевского», вполне меня удовлетворяет и соответствует ресурсам и времени, которыми я располагаю.
А что вы делаете в Ассоциации выпускников СПбГУ?
— В ассоциации выпускников СПбГУ мы работаем над формированием динамичного и заинтересованного сообщества, объединяющего идеи, усилия и экспертизу для решения самых разных задач — от поддержки талантливых студентов и учёных до развития университета и города силами экспертов из числа выпускников.
18 мая мы проводим нашу ежегодную встречу — Реюнион. В этом году она приурочена к 295-летию Университета. В программе Реюниона будут публичные дискуссии, научные эксперименты и экскурсии в закрытые лаборатории. В честь юбилея университета посетить фестиваль науки и культуры смогут не только универсанты. Думаю, открытый формат внесет вклад в продвижение наследия университета и популяризацию его достижений.
Вы ищете покупателя на Дом со львами, где расположен отель Four Seasons Hotel Lion Palace. Как продвигается дело с продажей?
— Мы в private equity часто шутим, что всегда есть две проблемы: либо нам нужно купить что-то ненужное, либо продать что-то ненужное. Но если говорить серьезно, то выбранная нами бизнес-модель подразумевает, что мы находим ситуации, где наше участие может создать добавленную стоимость. После того, как соответствующая компания вышла на рыночные показатели, из нее надо выходить, потому что это уже позиция для долгосрочного инвестора, ориентирующегося на меньшую доходность. Соответственно, из-за этой разницы ожидаемой доходности мы и можем существовать и получать возможность заниматься чем-то новым.
По причинам, которые точно не относятся к сфере нашего контроля, инвестиции в эту гостиницу оказались довольно долгосрочными, и поэтому сейчас логично найти следующего владельца, который помог бы ей развиваться на следующем этапе. Это не означает, что его надо найти срочно. Материально на нашу позицию это не повлияет. Туристический рынок Петербурга в течение последних лет демонстрирует очень здоровую динамику, поэтому мы не испытываем дискомфорта от того, что задержались в этой инвестиции.
Вы уже вели с кем-либо переговоры по этому объекту?
— С момента открытия гостиницы постоянно возникали какие-то интересанты, которые задавали вопросы. Потом был обусловленный внешними обстоятельствами период, когда вообще было сложно найти кого-либо, кто смотрел бы на российские проекты. Сейчас ситуация оживляется. Мы находимся в стадии предварительных переговоров, отвечаем на запросы. Есть как локальные интересанты, так и международные. Здесь, конечно, наличие международного бренда и того, что он дает с точки зрения сервиса и прозрачности финансовой отчетности, очень облегчает жизнь.
Цена вопроса?
— На сегодняшний день тех доходностей, которые были в 2008 году, не видит никто, и в ближайшее время они вряд ли восстановятся. Все профессиональные инвесторы сейчас говорят о доходности в 6-6,5%.
Никольские ряды вы тоже планируете продавать?
— Там потребуется еще немножко времени. Мы открылись только в прошлом году. Любому стартапу невозможно в первый год выйти на показатели доходности, характерные для пятилетней устоявшейся компании, уже имеющей на рынке свою долю. Для того, чтобы гостинице выйти на интересные стабильные показатели, нужно 3-4 операционных года работы. После этого уже можно иметь четкое понимание — что этот объект принесет в среднесрочной перспективе. Итак, в прошлом году мы открылись, в этом году провели работу над ошибками и с нетерпением ждем открытия нового туристического сезона. Надеемся, уроки мы усвоили, и год будет лучше, чем предыдущий, хотя эффект Чемпионата мира по футболу определенно присутствует, так что 2018 год уже задал хороший уровень.
Вы заявляли, что хотели бы открыть Hard Rock Hotel в Санкт-Петербурге. Расскажите об этом, с чего начнете?
— Под брендом Hard Rock существует несколько бизнес-концепций: есть известное Hard Rock Cafe; есть не менее известное, особенно в Штатах, Hard Rock Casino; есть продукт, который недавно вышел в Европу, Hard Rock Hotel. Первые два отеля открылись на Майорке и на Ибице, наш объект в Давосе стал третьим, а также недавно появился объект в Лондоне. Нам кажется, что это очень интересный и динамичный бренд, который в одном из самых быстрорастущих в гостиничном мире сегментов lifestyle занимает свою нишу и имеет своего достаточно лояльного клиента.
Когда мы говорили с Hard Rock, они дали очень интересное определение, которое я запомнил: «Наш клиент с того момента, как он ходит в Hard Rock Cafe, не изменился. Он так же любит хорошую компанию и хорошую музыку. С тех пор он лишь обзавелся семьей, детьми, «харлеем» в гараже и «мерседесом» на подъездной дорожке». Это и определяет сегмент, на который рассчитан данный продукт. Стандартному клиенту Hard Rock Hotel 40-50 лет, он, как правило, семейный, имеет уровень дохода средний или чуть выше среднего. От своего пребывания в гостинице он, с одной стороны, ожидает воспоминаний о боевой молодости, а с другой стороны, заинтересован в комфорте и возможности куда-то пристроить детей. Но самое главное — получить то ощущение драйва, которое у него по-прежнему ассоциируется с этим брендом. И мне кажется, что в тех городах, где рок имеет значение, подобный продукт будет очень хорошо воспринят как локальными посетителями, так и международными туристами. Поэтому, если мы будем по-прежнему видеть динамику, которую наблюдаем в показателях гостиничного сектора, то нам кажется, что в первую очередь в Петербурге такой бренд, как Hard Rock Hotel, может очень неплохо дополнить существующую линейку операторов.
Мне еще иногда о деньгах думать надо, так что первый объект в городе будет не раньше, чем мы увидим экономику. Площадку мы не подбирали, пока все еще находится на уровне концепта. Как только мы перейдем к пониманию того, на какой объект мы смотрим, я с удовольствием поделюсь новостями, но этого точно не произойдет в ближайшие несколько лет.
Но вы уже решили для себя — это будет новое строительство или реконструкция?
— Все зависит от того, что будет происходить со ставками кредитования. Потому что в условиях сегодняшней кредитной политики делать new build — это самоубийство, можете у любого девелопера спросить. Если кредиты станут доступнее, то тогда, конечно, построить с нуля будет проще и дешевле.
Как, по вашему прогнозу, доступное проектное финансирование в России — это реально?
— Об этот вопрос сломали зубы люди намного умнее, чем я. В отраслях, где мы представлены, на сегодняшний день нет предпосылок ни для повышения доступности кредитов, ни для снижения ставок. Должны произойти какие-то очень существенные изменения для того, чтобы этот тренд поменялся. Например, доступность пассивов для банков. Очень сложно давать в кредит деньги, которых у тебя нет, это практически невозможно. В условиях ускоряющегося экономического роста есть объективная предпосылка для того, чтобы ставки снижались. Если же мы сидим ровно, то какого-то рычага, который мог бы способствовать понижению ставки, нет.
Мы сидим ровно или медленно и верно движемся к очередному дну?
— Да, а там нам снизу постучат.
Но это еще не конец?
— Мне кажется, чтобы ответить на этот вопрос, надо смотреть на какие-то показатели кроме ВВП: темпы сбережения в экономике, количество перевозимых грузов, протяженность построенных дорог, тоннаж флота, количество инвестиций в инфраструктуру, в НИОКР и так далее. Но пока, куда ни посмотри, не видно тех отраслей, которые могли бы дать позитивную динамику, задающую тренд — вот отсюда пойдет рост, и сюда сегодня нужно вваливать деньги, потому что это принесет хороший доход в ближайшие 5-7 лет. Если вы знаете такие отрасли, подскажите.
Для вас гораздо интереснее инвестировать в Европу, нежели в Россию?
— Если говорить о новых гостиничных проектах, то сейчас действительно более интересный контекст в Европе. С точки зрения объемов, конечно, с учетом нашего опыта работы в России, отечественные проекты — это доминирующая часть портфеля, 60-70%. Это недвижимость и private equity, но там наши позиции гораздо скромнее.
В каких еще регионах России работает ваш фонд?
— У нас есть замечательная инвестиция в трубную компанию «Ахтуба» — это Волгоград, «Семейный доктор» — это Москва, French Kiss — Москва и Московская область, «Золотая лига» — Хабаровск. То есть мы по-прежнему летаем, не ограничиваясь одним Петербургом.
Период бурного роста закончился, поэтому каждый должен сейчас специализироваться на том, что у него получается лучше всего. Для нас это гостиницы, поэтому, если мы сейчас смотрим какие-то новые позиции, то они в первую очередь будут близки к гостиничному бизнесу либо к проектам, в которые можно легко перенести те компетенции, которыми обладает наша команда.
В свое время вы строили жилье в Сестрорецке. Будете еще заниматься жилищным строительством?
— А кто в те времена не занимался строительством в Петербурге? Мы получили огромное удовольствие и считаем, что построили не самый плохой объект. А на сегодняшний день рыночных предпосылок для того, чтобы каждый себя почувствовал девелопером, мы не видим. В то же время у нас двигается проект в Москве, на Рублево-Успенском шоссе, где будет комплекс смешанного использования, в том числе там будет и жилая функция.
В Петербурге у нас по-прежнему есть проект Honkanova, это коттеджный поселок в Солнечном, на берегу Финского залива. Темпы продаж и покупки загородной недвижимости в Петербурге и Ленинградской области в последнее время несколько снизились.
После кризиса падение спроса составило примерно 50%...
— Ближе к 70%. Но сейчас мы видим восстанавливающийся интерес, и Курортный район по-прежнему один из самых востребованных, поэтому мы связываем с ним большие перспективы. Пока без новых проектов. Мы будем развивать то, что у нас есть.
Было время, вы инвестировали в сельское хозяйство — холдинг «Агро-Альянс». Есть ли у вас подобные проекты?
— У нас самые теплые воспоминания об «Агро-Альянсе», и нам очень нравится, как компания продолжает жить сейчас, поэтому мы со многими ребятами, кто там работает, поддерживаем уже чисто дружеские, человеческие отношения. Желаем им всего самого лучшего. Мы смотрели проекты и в области тепличного хозяйства, рассматривали производства желтых и белых сыров, а также комплекс, похожий на «Агро-Альянс». Это сейчас довольно интересная и востребованная тема, и не только мы вокруг нее ходим, поэтому пока по тем компаниям, которые нам казались интересными, мы не смогли договориться по оценке. Либо мы приходили вторыми (если это был открытый раунд финансирования), либо мы просто не могли договориться с инициатором.
Мне странно это слышать, потому что я часто общаюсь с нашими сельхозпроизводителями. Собственники жалуются, что рентабельность отрицательная, без субсидий это прямая дорога к банкротству, кредитная нагрузка высокая. В общем, и нести тяжело, и бросить жалко. Какие вы возлагаете надежды на российский агропром?
— Приведу пример. Когда мы начали заниматься «Агро-Альянсом», нас все убеждали в том, что рис в России выращивать невозможно. К моменту последней отчетности компании, которой я располагаю (Фонд VIY Managers вышел из состава акционеров «Агро-Альянса» в 2015 году. — прим. ред.), производительность с гектара превышала лучшие советские показатели в полтора раза. Что сейчас происходит в компании, я не знаю. Что-то мне подсказывает, что дела идут еще лучше. Путем грамотного выстраивания процесса и, самое главное, благодаря нахождению в нерегулируемом ценовом сегменте можно строить очень эффективные успешные бизнесы и с точки зрения качества, и с точки зрения финансовой результативности.
Еще пример. Шеф-повар одного из ресторанов в Four Seasons в Петербурге — итальянец, и, когда возникли сложности с поставками итальянских сыров, любимый многими салат капрезе на время исчез из меню. Сейчас он вернулся и является постоянной позицией в меню. Когда мы с коллегами обсуждали этот салат, они сказали, что качество моцареллы таково, что, если бы они не знали точно, что сыр сделан в России, никогда бы в это не поверили.
Все возможно, и в первую очередь, результат определяется постановкой задачи. Либо человек для себя хочет строить устойчивый бизнес и понимает, как это сделать, либо это попытка эффективного использования какой-то локальной ситуации. Любые ситуации, которые создает искусственно изолированный рынок, во-первых, носят временный характер, а во-вторых, порождают условия неестественной конкуренции. Поэтому, как только эта ситуация меняется, оказывается, что компания совсем не так эффективна, как казалось.
Вернусь к примеру с рисом. В условиях тарифов, существовавших тогда, когда мы находились в составе акционеров компании, была постоянная угроза замещения нашего продукта импортным, в том числе из стран с низкой стоимостью труда, таких как Вьетнам и Египет. Чтобы «Агро-Альянс» выжил, для нас было вопросом жизни и смерти следить за эффективностью и операционной рентабельностью. Судя по тому, что у «Агро-Альянса» получилось, мне кажется, это вполне возможно.
Как вы считаете, когда с России будут сняты санкции? Это вообще произойдет?
— Я по натуре человек оптимистичный, поэтому, может быть исключительно в силу личных качеств, я абсолютно убежден, что разум восторжествует и тяга к сотрудничеству, выгоде и нормальному взаимодействию переборет все альтернативные мотивы. Торговать выгоднее, чем воевать.
Как влияет крайне напряженная международная ситуация на работу вашего фонда?
— Мы же довольно небольшой фонд, а на средних и малых игроков изменения макроэкономической ситуации влияют в первую очередь, и влияют сильно. Всегда ли это влияние абсолютно негативное — тут точки зрения могут расходиться.
Мы же сейчас говорим не только о вашей работе на европейском рынке, но и о том, что вы все-таки сын бывшего главы РЖД Владимира Якунина, который является близким другом действующего президента РФ и попал в санкционные списки. Вы тоже находитесь под пристальным вниманием международного сообщества?
— Ой, это отдельный увлекательный вопрос.
И я не могу его не задать.
— Если все-таки стараться смотреть на жизнь позитивно, то обстоятельство, что в мировой финансовой системе появилось понятие PEP (politically exposed person, политически значимые персоны — прим. ред.), в некоторой роли оказалось для нас и положительным. Отношение и наших партнеров, и банкиров, и финансистов, благодаря факту, который вы отметили, несопоставимо с качеством проводимых проверок KYC (know your client — прим. ред.) бизнесов, не имеющих идентификации как PEP. Поэтому, когда ситуация эскалировалась и отца внесли в американский список, мы в некотором роде уже были готовы к переходу от полной откровенности к откровенности чрезмерной. Наверное, тем, кто в эту ситуацию окунулся сходу, было труднее.
Вы ожидали этого и были готовы?
— Я не сказал, что это было ожидаемым. Мне кажется, нет ни одного человека, который бы ожидал, что так эскалируется ситуация с санкциями. Я сказал, что из-за того, что в мире активизировался процесс государственного регулирования рынков кредитования, банкиры принципиально изменили подходы к проверкам KYC. В силу того, что отец занимал позицию в компании, стопроцентным владельцем которой является государство, все мои финансовые партнеры и банкиры проводили процедуры KYC в рамках наших с ними отношений. С этой точки зрения то, каким образом мы строили свою отчетность, и то, как мы взаимодействовали с комплаенсом, было для нас хорошей подготовкой. И в ситуации, когда возникли дополнительные запросы, связанные с возникновением санкционных нюансов, у нас уже было понимание, каким образом нужно работать с соответствующими офицерами финансовых организаций и регуляторов для того, чтобы оставаться на плаву и двигаться дальше.
У меня люксембургская лицензия по-прежнему остается, и, как вы понимаете, регулятор в этих условиях с огромным вниманием относится к тому, чем занимается VIY Managers.
Можно обижаться на то, что молоко горячее, но не надо его выливать на пальцы, тогда не обожжешься. Так на сегодняшний день выглядит объективная реальность, в которой мы вынуждены работать. Мы ее не выбирали и не мы эти правила придумали, но нам нравится игра, поэтому приходится играть по тем правилам, которые установлены.
Был ли отток клиентов и партнеров? Сложности с заключением сделок?
— По сравнению с тем, что мы видели после 2008 года, все события 2014 года имели меньшие последствия. Сходу мне не вспомнить такую ситуацию, где были бы сложности. Да, естественно, особенно когда мы взаимодействуем с компаниями, имеющими большой бизнес, связанный с Соединенными Штатами, юристы контрагентов с дополнительным вниманием относятся к согласованию любых сделок и договоров. Но, наверное, если бы все слушали хороших юристов и консультантов, было бы вообще меньше проблем.
Как вы оцениваете инвестиционный климат в России? Многие события, которых можно было бы избежать, крайне негативно отразились на нем, например арест основателя фонда Baring Vostok Майкла Калви…
—… Есть действительно знаковые события, такие как упомянутое вами дело Baring Vostok, или ситуация вокруг Рубена Варданяна. Все это точно не облегчает нашей задачи продвижения России как наиболее востребованного и интересного рынка для размещения капиталов в private equity.
…и лояльного к иностранному бизнесу.
— А какая разница, иностранный или свой? Что, было бы лучше, если бы мы своих били, и это не касалось бы никого из чужих? При колоссальнейшем уважении к тому, что делает Майкл Калви и к тому, какую команду он построил в Baring Vostok, мне кажется, что не следует забывать такой нюанс: если бы подобная ситуация произошла с любой локальной командой, которая оперирует подобными объемами, мне кажется, это было бы не менее негативным сценарием для рынка. Потому что нужно помнить, что русский private equity — это зернышко на мировом рынке, и, в принципе, локации на emerging markets c 2008 года особо не отрастают. Как рынок мы находимся в крайне высококонкурентной среде.
Какой видят сейчас Россию ваши европейские коллеги, с которыми вы общаетесь?
— Все, с кем мы общаемся, считают, что это один из наиболее перспективных рынков в мире. Практически в любой отрасли. Даже если посмотреть, что сейчас происходит в IT: месяца не проходит, чтобы не появилась какая-то наша новая компания, и это всего лишь маленький сегмент. Поэтому я думаю, что как для малого и среднего бизнеса, так и для транснациональных корпораций, непрагматично делать какой-либо долгосрочный прогноз без учета перспектив российского рынка. Может мне повезло и я общаюсь в основном с умными людьми, но все они говорят, что у нас, «безусловно, один из самых интересных рынков». Вопрос времени, когда будет окно, чтобы начинать на него входить.
Вокруг вашей семьи и вашего отца, в частности, было довольно много скандалов, в том числе неоднократно звучали обвинения в коррупции. Как вы можете это прокомментировать?
— Мне неизвестно ни об одном расследовании, которое происходило бы относительно деятельности, которую вел отец в период его нахождения на посту главы РЖД или в любой другой период. Это так, дисклеймер. В свое время была статья в Reuters, я ее откомментировал, а с человеком, который ее писал мы по-прежнему общаемся в социальных сетях. Он в таких случаях говорит «ну, работа такая». Что касается надуманных историй с компиляцией фактов из открытых источников и подачей под перечным соусом, я к ним никак не отношусь. Если интересно мнение отца, то, наверное, лучше у него спросить. Когда кто-то из друзей и коллег задает какие-то вопросы, в основном они носят идиотско-шутливый характер.
Чем сейчас занимается Владимир Якунин, что входит в зону его интересов?
— В первую очередь — это экспертный центр “Диалог цивилизаций”. Кроме того, отец запустил в МГУ Master of Public Policy c международным составом преподавателей, которая ведется на английском языке. А еще он читает лекции в зарубежных ВУЗах, например, в Пекинском университете по геополитике транспорта. И, конечно, он по-прежнему много времени посвящает деятельности Фонда Андрея Первозванного.
У вашего брата ведь тоже довольно большой бизнес?
— С братом о работе мы не говорим, зато с удовольствием в теннис играем.
— Доводилось ли вам пользоваться обширными связями вашей семьи в политическом сообществе для реализации каких-либо интересов?
— Пока не приходилось обращаться.
И фамилия ваша никогда вам не помогала?
— Мне кажется, это как с зачеткой: первые два годы ты работаешь на нее, а следующие три года — она на тебя. Если без шуток, этот вопрос не такой простой. Вопреки разным мнениям, к моей скромной персоне всегда был повышенный интерес всех контролирующих и надзорных органов. Все потому, что прихожу я не просто как Андрей, который гостиницу построил, и мне надо кухню «быстро подписать». Они начинают читать, что это Андрей Якунин. А почему он хочет быстро кухню подписать? Наверное, он что-то там не доделал. А не пойти ли нам посмотреть, что у него там с вентиляцией? Но, с другой стороны, и это бессмысленно отрицать, даже благодаря возможности обратиться за советом к отцу, мне удалось избежать каких-то ошибок. Ну и записную книжку никто никогда ни в одной семье не отменял.
