Даже не пытайтесь
Россия больше не является членом Европейской конвенции по предупреждению пыток и бесчеловечного или унижающего достоинство обращения или наказания: Госдума приняла закон о денонсации этой конвенции, то есть о выходе страны из нее. Представители власти и юристы говорят, что в целом ничего не изменится, но все-таки определенный символизм в этом шаге присутствует.
Дело, разумеется, не в том, что с выходом из конвенции в России будет официально разрешено пытать людей. С момента развода с Советом Европы (в МИД настаивают, что вышли мы все-таки сами, хотя формально это было исключение) Россия покинула уже множество подобных соглашений и конвенций, демонстративно порывая с «тяжелым наследием европейского режима», и антипыточная конвенция тут только продолжает длинный ряд.
Пытки и так запрещены Конвенцией ООН о правах человека и российским Уголовным кодексом, указывают в Госдуме и правительстве, так что ничего не поменяется. В каком-то смысле так и есть. Не документы отменяют пытки (готовность их применять и принимать относится скорее к категориям общественной морали и традиций); по большому счету, само существование запрещающего закона превращает запрещенное из самоочевидного табу в предмет обсуждения, то есть в допустимое. В России же обычно принято воспринимать места наказания как некий изолированный мир, социальный ад, для провалившихся в который перестают действовать правила мира людей и начинают работать совершенно другие.
Впрочем, не из философских соображений Госдума денонсировала конвенцию. Ее главным смыслом было участие России в Европейском комитете против пыток — специальной комиссии (состоящей из иностранцев, это ключевой фактор), которая имела право в любой момент нагрянуть в любое пенитенциарное учреждение или психоневрологический интернат, поговорить там с кем угодно, составить список претензий и попросить власти улучшить ситуацию. В некоторых случаях эти доклады даже можно было обнародовать, в отношении России такое случалось четырежды из 27 докладов.
Правозащитники (хотя слово это стремительно устаревает, и для современной молодежи правозащитник уже, должно быть, находится в одном ряду с извозчиком или, скажем, брандмейстером: какой еще такой правозащитник, Бастрыкин, что ли?) — так вот уцелевшие правозащитники говорят, что от этого был толк. И нарушения не только фиксировались, но даже и исправлялись, во всяком случае, если верить правительственным отчетам. Впрочем, последний такой визит состоялся еще в 2021 году, тогда комиссия объехала 19 учреждений в семи регионах, а с 2022 года по понятным причинам визиты прекратились, и на комитет в России перестали обращать внимание с тех пор, как он запросил российскую сторону об обстоятельствах смерти Алексея Навального — иностранцам совать нос в эту историю, конечно, совершенно никак нельзя.
И это тоже причина: если что-то и так фактически не работает, то незачем держать в ящике стола юридический документ, рассудили в правительстве. Почему не работает — вопрос дискуссионный. Представителя РФ в европейском комитете не было с 2023 года, в России уверяют, что его не могли назначить из-за того, что русофобы ставили палки в колеса, хотя, сдается, и с назначенным представителем европейских юристов вряд ли продолжали бы пускать бродить по российским тюрьмам.
Присутствовал там этот представитель, или нет — технически конвенция ставила Россию под международный контроль. Под международным теперь чаще имеется в виду иностранный, то есть не общее совместное дело, а навязывание и унижение. Теперь идея состоит в том, что мы сами способны разобраться со своими проблемами, а если даже не способны, то всё равно сами; и вообще, не неспособны, а просто не ваше дело, в каких условиях содержатся наши заключенные и как с ними обходятся. Контроль посторонних людей на территории, где государственная власть сконцентрирована предельно, даже рекомендательного характера, для этой самой власти недопустим как символ.
Здесь стоит уточнить, что речь идет не о пытках, например, должников бандитами, а о тех, которые могут существовать в местах лишения свободы и психиатрических интернатах, то есть там, где свобода людей ограничена и где они беззащитны. Защита людей от представителей государства там, где они полностью от него зависят, — вот что имеется в виду.
Эффективность герметичной системы, в которой исполняют что-то и контролируют исполнение, по сути, одни и те же люди, принадлежащие к одной и той же корпорации, дискуссионна. Но функцию замораживания сора в избе она выполнит, и жалоб не будет слышно хотя бы потому, что жаловаться будет некому (по такому же методу были совершенно блестяще изведены жалобы на нарушения на выборах).
Отказ от внешнего контроля подтверждает отношение к людям как к собственности государства, которое уверено, что может распоряжаться ими в полной мере. Это отношение проявляется не только к заключенным. Даже представители самой власти не избегают его. Скажем, на том же заседании спикер Госдумы Вячеслав Володин заявил, что чиновникам из министерств следует отказаться от отдыха за границей. «А кто-то этим увлекается. Понятно, чем это закончится», — угрожающе намекнул он. В ведомстве самого Володина с этим давно наведен порядок: депутаты не могут отправиться за рубеж без разрешения руководства.
Нет принципиальной разницы в том, запрещать ли заключенным жаловаться на условия содержания, иноагентам — преподавать или чиновникам — ездить за границу. Комфортность быта у них разная, но уровень беззащитности перед потенциальным запретом одинаковый. Можно возразить, что чиновники, в отличие от заключенных, всё равно будут ездить за границу отдыхать, однако запрет, во-первых, может последовать в любой момент, а во-вторых, путь из одной из этих двух социальных страт в другую в наше время очень короткий.
